Новый Мир ( № 4 2007) - Новый Мир Новый Мир

Надо сказать, что и молодежь тоже не дремлет. И то ли еще будет!

Всякая архитектурная форма должна быть вызвана к жизни каким-то импульсом. Обстоятельством места, функцией, конструкцией, материалом и проч. В своих научных публикациях я стремился обозначить разновидности этих влияний. Но одного и, пожалуй, главного я там не исследовал. Речь идет об амбиции. В ней содержится первостепенный импульс творческого акта. Ею побуждались все реликвии зодчества от пирамид до небоскребов. Амбиция заказчика, общества, власти, национальная амбиция, авторская — вот откуда произрастают все яркие архитектурные затеи — богатства нашей архитектурной игротеки.

Не стану возражать, если кому-либо сказанное выше покажется чем-то вроде шутки. Но если кто-нибудь другой заметит в подтексте намек на социальные долги современной архитектуры, я с этим тоже соглашусь.

Конечно, архитектурные игры — дело азартное. Можно невзначай такого монстра соорудить, что не только людей напугаешь, но и самому страшно покажется. Другой раз невесть какие конструкции требуются, дабы удержать игрушку в пространстве. Иногда планировка так нарисуется, что никакая функция с ней не уживется. Гармония со средой тоже далеко не всегда достижима. А бывает, такое загнут, что никаких денег не хватит. Тем не менее, что бы там ни говорили, архитектурные игры обогащают мир достопримечательностями, делают жизнь ярче, интересней, содержательней, способствуют прогрессу зодчества. А раз это так — давайте играть дальше!

В ожидании шедевров

Старыми дома делают не архитекторы, а время.

Гарсия Лорка.

И как это у них получалось в прошлом — что ни дом, то памятник, что ни город, то историческая среда? А должно быть, те архитекторы были такие же ребята, как и мы, — с такими же удачами и неприятностями, с такими же друзьями и подругами, и пили, должно быть, тоже никак не меньше нашего, а вот поди же. Ну а теперь? Что ни дом, то хула и коллег, и критиков, и так называемая широкая общественность тоже доброго слова не скажет. И в городах по всей стране хорошую постройку днем с огнем не сыщешь.

Еще в 1948-м был я после четвертого курса на строительной практике в Златоусте. Замечательное место, такой рельеф интересный, дивная природа кругом, а город ну совсем без архитектуры. Самым примечательным было здание учебного заведения, где на атике левого крыла было написано “Индуст”, а правого — “риальный”, и только оказавшись точно против оси здания, можно было прочесть надпись “Техникум”, расположившуюся по центру в глубоком курдонере. И с тех пор и поныне ни о каких шедеврах в том краю ничего не слышно.

Спустя лет тридцать Госстрой России поручил мне экспертизу проекта гостиницы в Ростове-на-Дону. В плане круглая, чем-то она мне понравилась, и я написал в своем заключении, что если ее построят — это будет второе приметное современное здание в городе (первое — Театр Щуко и Гельфрейха — было создано за сорок лет до того). Теперь я думаю, что экспертная оценка была завышена. Но круглая гостиница не построена, и театр остался единственной достопримечательностью, появившейся в большом городе в ХХ веке. Я не говорю, что в нем вообще не было хороших построек, но ни одна из них не может претендовать на общенациональную значимость.

Счастлив город, к которому прикоснется рука мастера. Ереван чтит Александра Таманяна, Минск отмечен постройками Лангбарда и Парусникова. Чем крупнее город, тем большее число зодчих он привлекает. Со временем города накапливают свои архитектурные сокровища. Чем их больше, тем привлекательней поселение и для туристов, и для своих обитателей. Однако я заметил еще одно обстоятельство. К памятникам ХХ века у нас с охотой причисляют сооружения, формы которых сродни традиционной архитектуре — классической или древнерусской, — но со всякими новациями всегда проблемы. Даже с теми, что во всем мире почитают великим наследием 20-х. Не признаются они равными памятникам древности. Никто, кроме архитекторов, о них должным образом не тревожится.

А как обстоит дело в Америке? Сколько тут “памятников” ХХ века?

Есть у меня книжица-гид по американским архитектурным реликвиям ушедшего столетия, изданная в 1996-м и содержащая 220 шедевров, или, как там сказано, “ключевых” зданий. Стало быть, в среднем ежегодно появлялось 2,3 “шедевра”, и, значит, для векового исчисления надо добавить еще десяток. В стране около двухсот городов с населением свыше ста тысяч. Значит, примерно 1,15 “шедевра” приходится на каждый из них. Однако дело обстоит иначе. Во-первых, тут кое-что попадается и в малых поселениях. К примеру, в книге названы три объекта из городка Коламбус, Индиана (36 тысяч жителей). Но большинство достижений сконцентрировано в крупных городах: 33 в Нью-Йорке, 17 в Чикаго, 8 в Сан-Франциско.

Из этой книжицы можно извлечь еще одно статистическое положение. К образцам традиционной архитектуры можно отнести 29 объектов, к стилю ар-нуво — 32, к модернизму и новациям последних лет — 126 и к постмодернизму — 43. Сей расклад в некоторой мере условен, но так или иначе современное движение в прошедшем столетии было ведущим.

А у нас? Что-то я не слышал о каких-либо попытках создать свод российских памятников зодчества ХХ века. Я бы и сам охотно принял участие в такой работе. Понятно, что причисление к “шедеврам” будет относительным, временным — сроки самоутверждения для большого числа объектов (как и в американском справочнике) еще не наступили. И тем не менее я счел бы создание такой коллекции делом весьма полезным. И пусть часть вошедших в список зданий можно счесть пока “кандидатами”. Время все расставит по своим местам. А пока, не составляя списка конкретных сооружений, можно обойтись общими соображениями.

Разумеется, условно можно посчитать, что первые четырнадцать лет ХХ века, предшествующие Первой мировой, в стране господствовала российская версия ар-нуво (модерн) пополам с неоклассикой. Примерно столько же лет после революции и Гражданской войны принадлежат славному авангарду. С 1935 и до 1955-го — время сталинской архитектуры, вновь обратившейся к классической традиции, а тридцать лет между 1955 и 1985-м представлены советской версией модернизма. И наконец, пятнадцать лет, оставшиеся до конца века, безраздельно узурпировал постмодернизм. C некоторой натяжкой скажем, что и здесь современное движение было превалирующим.

А тем временем уже прошло шесть с половиной лет нового столетия (1/15 его часть), и нетрудно заметить, что за это время в разных концах света появились постройки, достойные высшей оценки. Мало того, “плотность шедевров” в эти годы заметно повысилась. Никто не в силах предсказать, в каком качестве выступит зодчество к середине века и тем более к его концу. Но я убежден — человечество немало подивится тому, что построят на земле архитекторы грядущих поколений.

В октябре прошлого года, следуя в Москву на очередной фестиваль “Зодчество”, я провел пару дней в Нью-Йорке, дабы поглядеть на здешние новинки. Ренцо Пьяно построил вестибюль Библиотеки Моргана. Залитый светом зал мастерски исполнен во всех деталях, и фасад здания — образец минимализма и изящества. Тот же мастер завершает башню штаб-квартиры газеты “New York Times” с оригинальной внешней одеждой. Ее фасад будет блестящим в прямом и переносном смысле.

Необычное здание строит на набережной Гудзона Фрэнк Гери. Заказчик — любитель водного спорта, лодок и парусов — пожелал, чтобы оно ассоциировалось с его увлечением. Гери предложил нечто в этом роде. Было решено фасады сделать целиком из стекла — без стали, без алюминия, без парапетов. И вот здание стоит, и оно действительно цельностеклянное. Кому-то оно напомнит паруса, а мне показалось подобным айсбергу.

“На закуску” остался ресторан “Morimoto”, исполненный японцем Тодео Андо. Вход в заведение, расположившееся в старом кирпичном индустриальном здании, отмечен пологой аркой с пролетом 15 метров. Два обеденных зала разделены лестницей, ведущей в нижний этаж, где расположен бар. Пространство членится ритмом бетонных колонн и прозрачной стеной, сложенной из 17 тысяч 400 пластиковых полулитровых бутылок, заполненных минеральной водой и подсвеченных встроенными светильниками. Скрытый свет штрихует поперечные складки тканого потолка. Здесь все предельно просто: в отделке стен — рисовая бумага, на полах — серый паркет, строгие формы мебели, и во всем чувствуется характерная для Андо сдержанность — японская версия минимализма.

Ну а потом я оказался в Москве и нашел четыре привлекательных объекта. Прежде чем их назвать, скажу о том, что вскоре после возвращения мне позвонил приятель и поделился впечатлением от интервью Отара Иоселиани, которое удивило его оценкой столичной архитектуры. “От того, что новые русские понастроили, — сказал режиссер, — я прихожу в ужас”. А на вопрос журналиста: “Что же вас ужасает?” — ответил еще резче: “Все эти высокие, безвкусные, отвратительной архитектуры здания. Москва и так-то никогда не была сравнима с Петербургом, а сейчас ее и вовсе уродуют”.