Классициум (сборник) - Коллектив авторов

Вы можете представить теперь, с каким трепетом я ждал вестей от первой экспедиции на Марс, с каким вожделением хватал утреннюю газету, чтобы прочитать в постоянной колонке о новых достижениях героических звездоплавателей, преодолевающих верста за верстой межпланетное пространство. И можете представить, какой ликующий восторг наполнил мою душу, как неистово билось смущенное сердце, когда пришло известие о благополучной высадке и первой встрече с марсианами. Тогда еще не было космических фототелевизионных систем, для передачи изображений с борта ракет использовалась примитивная псевдографика – посему до возвращения экспедиции мне приходилось довольствоваться лишь словесными характеристиками. В тюремной библиотеке, которой я принужден ныне пользоваться, среди обязательного набора из Библии, Диккенса и Достоевского есть прекрасное массовое издание «Записок врача космического корабля» – воспоминания о первой марсианской экспедиции, написанные ее участником хирургом Зигмундом Рашером. Этот выдающийся исследователь не только описал женщин Марса, но и сделал несколько собственноручных зарисовок. Его легкие эскизы сейчас передо мной, и я вижу, сколь далеки они от совершенства, но и в них можно разглядеть неповторимые черты. О, марселины!

6

В то время мне стало окончательно ясно, что отныне моя судьба связана с красной планетой. Я должен отыскать истинных марселин, чего бы это ни стоило. Сеть гостиниц, доставшаяся в наследство от отца и управляемая опытными приказчиками, приносила неплохой доход, позволяя мне вести вольную жизнь rentier и выбирать занятие по вкусу. Я завершил обучение в Массачусетском институте и переехал в Нью-Йорк, где начал посещать в тамошнем университете лекции ведущих специалистов по звездоплаванию. К этому добавилось углубленное изучение марсианского языка и его диалектов (была уже установлена надежная связь между планетами, а на Марсе открылось земное посольство). Оглядываясь на тот период, я вижу его разделенным на просторный свет и узкую тень: свет относится к радости нового познания, тень – к самоистязанию мечтой, которая не становилась ближе от моих прилежных усилий. Знакомый со мной читатель легко себе представит, как усердно, в пыльную жару, я высматривал марселин среди девочек, играющих в Центральном Парке, и как мне были отвратительны те из них, кто, казалось, лучше всех походил на моих инопланетных фей. Гибельный упадок душевных сил привел меня в санаторию на полтора года; потом я вернулся к работе, но вскоре опять занемог.

Выздоровление могла обещать деятельная жизнь в провинции. Любимый мой врач, очаровательный циник с гладко выбритым черепом, осведомленный о моих профессиональных интересах, посоветовал отправиться в южные штаты, где прямо сейчас разворачивалось бурное строительство: возводились ракетодромы, измерительные пункты и станции космической связи. Он познакомил меня со своим братом, который был известным астробиологом и собирался устроить исследовательскую базу в пустыне Мохаве (по его мнению, это гиблое жаркое место соответствовало марсианской равнине в летний период). Я был прикомандирован к экспедиции в качестве «специалиста по связи» и время от времени делил с двумя молодыми аспирантами и старым механиком пухлявые прелести нашей «специалистки по питанию», которую, к моей радости, вскоре услали восвояси. Полгода мы изнывали от жары и скуки, занимаясь поисками микроорганизмов, таящихся под камнями от убийственного солнца, и всё, что могу сказать об этой «марсианской каторге» (как шутливо выразился один из астробиологов): нигде и никогда мне не приходилось чувствовать себя более отчужденным от своего «я».

Читатель узнает с сожалением, что вскоре по возвращении в цивилизованный мир мне снова пришлось бороться с меланхолией и невыносимым томлением. И тогда в смутном порыве вдохновения я решился на автомобильное путешествие во Флориду, надеясь снять симпатичный домик в пригороде Орландо и наблюдать по заре, как стартуют в алеющее небо серебристые сигары ракет. Господа присяжные заседатели, вы можете подумать, что уже тогда я вынашивал план легально или нелегально проникнуть на борт космического корабля, но нет! – в то время я не был готов к межпланетному перелету ни морально, ни физически. Я был наслышан, в каких невыносимых условиях приходится жить первым колонистам, как труден полет, как тяжела адаптация. Меня страшила мысль, что ежели я доберусь до Марса, то слягу от высотной болезни или песчаной горячки – находясь в шаге от цели, я так и не увижу моих чарующих марселин!

И я поехал. Не буду описывать свой нудный извилистый путь из штата в штат – этот рассказ ничего существенного не добавит к моей исповеди. Скажу только, что сотни верст, десятки мотелей и бензозаправок промелькнули мимо, как будто в полусне, а внезапным пробуждением стала вынырнувшая из-за зеленых холмов тарелка телескопической антенны, которую я совсем не ожидал увидеть у богом забытого Рамздэля. Я остановил машину, вылез и в состоянии странной завороженности сделал несколько шагов по шоссе в направлении тарелки. Мне вдруг вспомнилась картинка, с помощью которой милый непосредственный Paul проиллюстрировал мою популярную статью в «Science and Invention» – условный земной глобус, маленькая антенка, воткнутая в него где-то в районе Денвера, концентрические окружности, должные обозначать радиотрансляцию. А в верхнем левом углу он изобразил маленький диск Марса, испещренный линиями каналов. Решение всех проблем находилось у меня перед глазами, но до чего же я был слеп! Только со смехом, а не иначе, можно вспоминать, как за своими изнурительными штудиями и эмоциональными перепадами я забыл, кем стал в массачусетском Кембридже, а ведь моя профессия давала мне ключ к внешним мирам и главное – возможность обретения контакта с истинными марселинами.

Я вернулся в машину и на медленной скорости въехал в Рамздэль, ища гостиницу. Это был обычный юго-восточный городок – старые дома в колониальном стиле, стриженые газоны, ратуша с башенными часами. На повороте в гостиницу с лепным фасадом, которая называлась причудливо «Привалом Зачарованных Охотников», я едва не раздавил навязчивую беспородную собаку (из тех, что устраивают засады автомобилям). Чертыхнулся, но осмотрелся внимательно и сразу нашел место для парковки – под удобным навесом. Меня встретил седой горбатый негр в старомодной ливрее. Он положил в тачку мои чемоданы и медленно покатил их в холл. Холл был пуст, если не считать парочки старых дам при священнике. В отельной конторе лысый помятый служащий предложил мне на выбор десяток номеров. Я выбрал одиночный с видом на площадь и тут же поинтересовался, откуда в Рамздэле антенна космической связи. Вопреки ожиданиям служащий оказался словоохотливым и поведал, что достопримечательная тарелка находится в частной собственности у местной героини по имени Долорес Гейз. Ее отец сделал состояние на патентах в радиотехнике, а мать была истовой суфражисткой и воспитала дочь в любви к точным наукам. Вместо того чтобы (как полагается правильной американской девушке на выданье) получать старосветское образование, увлекаться платьями, побрякушками, музицировать и готовиться к встрече с будущим мужем, непоседливая Долорес уехала в технический колледж, а вернулась самодовольным инженером. На деньги отца и с благословения своей вздорной матушки за два года она построила эту тарелку. Бессмысленность затеи была очевидна всем обитателям Рамздэля, и мало кто сомневался, что семейство Гейз скоро пойдет по миру. Но тут грянул «марсианский бум», и тарелка Долорес (так называли антенну в Рамздэле) оказалась необычайно востребованной: посыпались заказы из университетов и космических корпораций на сеансы связи с космическими ракетами и планетарными базами; в Рамздэль стали наезжать ученые с мировым именем, а иногда здесь можно было встретить живого звездоплавателя и взять у него автограф! «Привал Зачарованных Охотников» тоже не остался внакладе, и теперь к Долорес здесь относятся с большим почтением. Признаюсь, читатель, что и меня несколько шокировал такой простой уверенный подход неведомой Гейз (хотя имя ее отца я, вроде бы, слышал ранее): привычным казалось, что дальняя космическая связь – это государственное дело, находящееся под строгим надзором военного ведомства; здесь нет места озорству и самопалу. Но тарелка Долорес существовала, и уже этим разрушала прочные стереотипы.