Классициум (сборник) - Коллектив авторов

Я рос счастливым избалованным ребенком. Вокруг меня вращался гостиничный космос. Его большие и малые планеты, от казачка на побегушках до великого князя в летнем костюме, все любили меня. Отец брал меня на лодочные прогулки, учил меня плавать и нырять, скользить на водных лыжах, читал мне Уэллса и Бэрроуза. И я уважал его и гордо радовался, когда удавалось подслушать, как слуги обсуждают его разнообразных любовниц.

Я учился в американской школе, находившейся в нескольких километрах от дома, получал отличные отметки и прекрасно уживался с наставниками и товарищами. До тринадцати лет (т. е. до встречи с Марселиной) было у меня, насколько помнится, лишь два переживания полового свойства: разговор с одноклассником-американцем во дворе школы о некоторых интимных явлениях, которыми сопровождается взросление; и новый неожиданный отклик организма на матовые снимки в пышном альбоме «Stage Beauty», который я по случайности обнаружил в гостиничной библиотеке.

Марселина тоже была смешанного происхождения – французского и голландского. В настоящее время я плохо помню ее черты. Позвольте мне поэтому ограничиться общим замечанием, что это была хрупкая и бледная до прозрачности девочка на несколько месяцев моложе меня. С младенческих лет она страдала от Osteogenesis Imperfecta, что сделало ее кости ломкими, а жизнь – болезненно трудной. Ее всегда сопровождали родители или обученный слуга, и как же люто эгоистично я ненавидел этих сопровождающих! Сначала мы с Марселиной просто беседовали, водя разговор по кругу. Она любила просеивать тонкими пальцами мелкий пляжный песок, иногда вылавливая из него камушки и осколки ракушек. Мы были начитанными европейскими подростками, и я сомневаюсь, что можно было бы отыскать какую-то особую оригинальность в наших суждениях о множественности обитаемых миров, ракетных полетах, автомобильных гонках, теннисных турнирах, бесконечности, бессмертии и тому подобных вещах. Нежность молодых зверьков возбуждала в нас острое романтическое страдание. Она мечтала помогать инвалидам где-нибудь на задворках цивилизованного мира; я мечтал стать секретным агентом и предотвратить войну.

Внезапно мы влюбились друг в дружку – безумно и безнадежно, ведь даже наше стремление к близости не могло быть удовлетворено. Единственное, что нам дозволялось, – это лежать на виду у взрослых, в самой многолюдной части пляжа. Там, на горячем песке, мы валялись полдня в исступлении любовной муки и использовали малейшую возможность, чтобы обменяться прикосновениями: ее рука сквозь песок подползала ко мне; мое колено совершало встречное движение; иногда песчаный замок, сооруженный детьми помладше, давал нам укрытие для легкого поцелуя; эти неуклюжие поползновения изнуряли наши тела до такой степени, что даже прохлада воды не могла успокоить.

У нас почти получилось. В последний день лета, незадолго до отъезда ее семьи, мы удалились на пляж под каким-то крайне примитивным предлогом, нам удалось обмануть слугу, отправив его за вымышленной покупкой, и вот мы нашли уединенное место, в тени красных скал, образовавших нечто вроде пещеры, обменялись торопливыми ласками и готовились возлечь, но моя душечка оступилась, упала на камень, вскрикнула от боли в сломанных пальцах, а через полгода умерла от дизентерии на острове Корфу.

3

Снова и снова я перебираю жалкие обрывки воспоминаний и спрашиваю самого себя, не там ли моя жизнь дала трещину. Наверное, мое острое детское увлечение стало первым проявлением врожденного извращения. Я уверен, что Ло-Лита началась с Марселины. И смерть этого ломкого ребенка закрепила неудовлетворенность и стала препятствием для всякой другой любви.

В студенческие годы в Лондоне и Кембридже я практично удовлетворялся платными цыпочками и еще не искал в них притягательных черт. Мои занятия науками были прилежны, но поначалу не слишком плодотворны. Я думал стать астрономом, как мой дед, но небесная механика мне быстро наскучила, я испытывал ужасное томление на лекциях. Одно время, поддавшись веяниям повальной моды, я хотел уйти в ракетные конструкторы. Но тяжелая работа в жарких цехах, резкий, чуждый живому, запах металлов, рев потоков извергаемого пламени, удушливый смрад топливных компонентов отпугнули меня, привыкшего к курортному комфорту. Я нашел свое призвание в межпланетной связи, она была новым делом, которое раскрывало и питало в инженерах гуманитарный талант. Сплав высоких энергий, торопливого прерывистого зова морзянки сквозь беспредельную пустоту и озарения интеллектуальной игры притягивал меня. Лучших межпланетных связистов готовили в Кембридже (штат Массачусетс), и я почти без колебаний отправился в Америку. Соединенные Штаты тридцатых годов пришлись мне впору. Кембридж собрал разносторонне образованных и уверенных в себе молодых дарований. Всё внимание тогда поглощалось Марсом. Мы смотрели русские фильмы о космических достижениях, обсуждали в открытом кафе классические труды Ловелла и Антониади, крабами ползали по расстеленной на библиотечном полу карте Слайфера и чертили на салфетках тонкие нити каналов, задорно обсуждая гипотетическую архитектуру марсианских городов.

Одна из моих студенческих работ, озаглавленная «Применение квазимонохроматического радиосигнала как позывного при установлении межпланетной связи», вызвала одобрительные отзывы со стороны профессуры. Моя идея использования шахматной доски в качестве кодовой таблицы и известных этюдов в качестве штабных команд хоть и не нашла широкого применения, но дала мне занятие, одобренное научным сообществом. Вольно и невольно я приближался к тому, что станет смыслом моей жизни и моим же грехопадением.

4

Теперь я должен изложить важную мысль. Среди девочек в возрасте от восьми до двенадцати лет встречаются примечательные особи – физически утонченные, угловатые, с белейшей кожей, под которой хорошо различимы синие сплетения вен. Наверное, по этим девочкам можно изучать отроческую анатомию, но в них самих и в их неуклюжих, как у театральных марионеток, движениях проскальзывает нечеловеческое, – словно бы перед нами не земное дитя, а существо иной природы, заглянувшее в мир из внешних сфер бытия; и этих удивительных созданий я предлагаю именовать марселинами.

Когда я думаю о встреченных мною марселинах, то представляю себе дивное место, подобное юпитерианским кущам в иллюстрациях классического издания «A Journey in Other Worlds» by J. J. Astor – туманный край, уютная долина, окруженная высокими скалами, зеркалистые озера, фантастические растения с пышными кронами. Там, в этой вымышленной стране, водятся истинные марселины, там они резвятся, хрупкие создания, скрытые туманом; там, за деревьями, слышен их звонкий смех и еще странные звуки, похожие на бестактно шумные вздохи большого мохнатого животного, которое, как мне кажется, служит иноземным чаровницам заместо лошади. Взгляд человека не приспособлен к тому, чтобы уследить за движениями истинных марселин – в этом они подобны fée из псевдосредневековых рыцарских романов, которые нынче так популярны в Старом Свете. Но иногда марселина замирает, и в этом случае сквозь белесую дымку проступают тончайшие и шелковистые члены, лицо с кошачьим очерком скул и другие детали, перечислить которые мне не позволяют слезы отчаяния и стыд. Истинные марселины не могут обитать в реальном земном мире, на дне гравитационного колодца, в нем они теряют свою завораживающую нечеловеческую пластичность и легкую стремительность. Маленькие девочки (далеко не все, иначе я сошел бы с ума) несут на себе лишь призрачный отсвет сияющей страны моих грёз.