Классициум (сборник) - Коллектив авторов

Всемирная известность сказалась на образе жизни В. Набокова – он почти не покидал своего «литературного поместья», крайне редко соглашался на интервью и даже знаменитые сеансы одновременной игры в шахматы давал по телефону.

Произведения В. Набокова характеризуются сложной литературной техникой, глубоким анализом рефлексии персонажей в сочетании с непредсказуемым сюжетом. При этом всегда следует помнить, что хотя большинство текстов В. Набокова посвящено коллизиям космической экспансии, сам он за пределами Земли не бывал и имел исключительно теоретические познания о быте астронавтов и обитателях соседних планет. Тем не менее проблематика близких контактов, которой В. Набоков посвятил свое творчество, остается актуальной по сей день.

В. Набоков умер 19 июня 1977 года. В его честь названы астероид и горный пик на Марсе.

Предисловие

«Ло-Лита. Исповедь Межпланетного Спутника»: таково было двойное название, под которым автор настоящей заметки получил текст, возглавляемый ею. Сам «Гумберт Гумберт» умер в марсианской тюрьме, от песчаной горячки, за несколько дней до разбирательства его дела. Помощник консула, мой родственник и добрый друг Артур Кларк, попросил меня проредактировать рукопись, основываясь на завещании своего подопечного, один пункт коего уполномочивал моего кузена принять все необходимые меры, относящиеся до подготовки «Ло-Литы» к печати. Мое задание оказалось проще, чем мы предполагали. Если не считать исправления явных описок и тщательного изъятия некоторых деталей, указывающих на места и людей, которых приличие требует обойти молчанием, а человеколюбие – пощадить, можно считать, что эти записки представлены в неприкосновенности. Меж тем марсианское имя Ло-Лита слишком тесно вплетается в сокровеннейшую ткань текста, чтобы его можно было изменить – в этом и нет особой нужды, ведь человечность марсиан пока не доказана. Любопытствующие могут найти сведения об убийстве, совершенном «Г. Г. », в газетах за сентябрь-октябрь 1952 года; его причины и цель продолжали бы оставаться тайной, если бы эти записки не попали в световой круг моей настольной лампы.

Для читателя, который воспримет «Ло-Литу» не как мемуары, а как повесть, ситуации и эмоции, в ней описанные, остались бы раздражающе неясными, будь они обесцвечены при помощи пошлых иносказаний. Хотя во всем произведении нельзя найти ни одного непристойного выражения, блюдущие нравственность цензоры могли бы отказать «Ло-Лите» в праве на публикацию, ибо те сцены, в которых досужий ханжа мог бы разглядеть произвольную чувственность, представляют собой конструкционно необходимый элемент в развитии трагической истории, неуклонно движущейся к моральному апогею. Циник скажет, что к тому же стремится и порнограф; эрудит скажет, что страстная исповедь «Г. Г. » есть буря в чайном блюдце, ведь, согласно статистике, не меньше десяти процентов взрослых колонистов хотя бы однажды предавались акту бестиализма, приобретая тот особый опыт, о котором «Г. Г. » пишет с таким отчаянием, и что, пойди наш мемуарист роковым летом 1947 года к компетентному психопатологу, никакой беды не случилось бы. Но ведь тогда не было бы и этой повести.

Да простится сему комментатору, если он повторит еще раз то, на чем настаивал в своих трудах и лекциях, а именно, что «неприличное» бывает равнозначаще «необычному». Великое произведение искусства всегда оригинально, оно должно потрясать и даже шокировать. У меня нет желания прославлять г на «Г. Г. », он отвратителен, он низок, он может служить примером нравственного падения, он ненормален, он не джентльмен, его суждения о Марсе и марсианах смешны. Но с каким волшебством певучая его скрипка возбуждает в нас сострадание, заставляет нас зачитываться его повестью, несмотря на испытываемое отвращение! Как описанию клинического случая, «Ло-Лите», несомненно, суждено стать одним из классических произведений психиатрической литературы, и можно поручиться, что скоро термин «марселина» появится в словарях и энциклопедиях. Но гораздо более важным, чем научное значение, мы должны признать моральное воздействие «Ло-Литы» на серьезного читателя – эта повесть предупреждает об опасных уклонах, указывая на возможные бедствия. «Ло-Лита» должна заставить нас всех – жителей Земли, Марса, Венеры и других тел Солнечной системы – с вящей бдительностью отнестись к сумеркам разума, дабы строить более надежный и безопасный мир.

Джон Картер, д-р философии

Титусвилль, Флорида

5 августа 1955 года

Часть I

1

Ло-Лита, свет моей жизни! Грех мой, звезда моя. Душка моя. Ло-ли-та. Язык ломается, не в силах воспроизвести мелодичные оттенки твоего имени, произнесенного тысячелетие назад седым марсианским королем. Ло. Ли. Та.

Она была Ло, просто Ло – по утрам, ростом пяти вершков [2]. Она была Ли в царственном платье до полу и вечерней маске. Она была Та в списках колониальной администрации. Но в моих объятьях она была всегда: Ло-Лита.

Конечно, у нее были предшественницы. Больше того, я никогда не искал бы Ло-Литу, никогда не отправился бы на Марс, не претерпел бы приключения, если бы не полюбил в одно далекое лето одну изначальную марселину.

Заседание начинается, господа присяжные заседатели! Перед вами подсудимый, и он готов исповедаться.

2

Я родился в 1910 году, в Берне. Мой отец отличался добродушным нравом и винегретом из генов: швейцарский гражданин, полуфранцуз-полурусский с румынской прожилкой. Он владел сетью роскошных гостиниц. В тридцать лет он женился на англичанке, дочке астронома Эдуарда Маундера. Моя мать была миловидной, но погибла от удара молнии – мне тогда было всего три года, и, кроме смутного золотистого образа, у меня ничего от нее не осталось. Старшая сестра матери, Сибилла, жила у нас в доме на правах бесплатной гувернантки. Я был очень привязан к ней, несмотря на суровость ее правил. У нее были голубые глаза и словно слепленное из воска лицо. Она писала плохие стихи. И, как многие поэты, была суеверна. Говорила, что знает время своей смерти – когда мне исполнится шестнадцать лет. Так оно и случилось, суеверие обернулось фактом.

Я рос счастливым избалованным ребенком. Вокруг меня вращался гостиничный космос. Его большие и малые планеты, от казачка на побегушках до великого князя в летнем костюме, все любили меня. Отец брал меня на лодочные прогулки, учил меня плавать и нырять, скользить на водных лыжах, читал мне Уэллса и Бэрроуза. И я уважал его и гордо радовался, когда удавалось подслушать, как слуги обсуждают его разнообразных любовниц.