Женщина в Берлине - Марта Хиллерс

Но как? К красному знамени, которое казалось мне в течение молодых лет таким светлым, не вела меня никакая дорога. Сумма слез осталась постоянной также и в Москве. Я покинула благочестивую детскую колыбель, Бог и потусторонний мир стали символами и абстракцией. Прогресс? Да, к большим бомбам. Счастье большинства? Да, для Петьки и сообщников. Идиллии в углу? Да, для паркетных шаркунов. Владение, удовлетворение? Если всерьез, то я - бездомная кочевница крупного города. Любовь? Она лежит растоптанная на земле. И если бы она снова поднялась, то вряд ли стала бы искать в ней убежище.

Вероятно, искусство, работа? Да, для профессий, к которым я не отношусь. Я просто маленький человек, я должна быть скромной. Только в тесном кругу я могу жить и быть хорошим другом. Все остальное - это лишь ожидание конца. Все же это темное и странное приключение жизни привлекает. Я живу из-за этого любопытства; потому что меня радует, когда я дышу и чувствую здоровье своих членов.

Понедельник, 14 мая 1945 года.

Вчера вечером шум мотора вырвал меня из первого сна. Снаружи призывы, крики. Я, спотыкаясь к окну. Там внизу стоял русский грузовик, на самом деле, с изобилием муки. У пекаря уже есть уголь, итак он может печь, карточки могут теперь снабжаться. Я слышала, как он ликует, и видела, как он бросился на шею русскому водителю. Тот также сиял. Они охотно играют в Деда Мороза.

В серой рани меня сегодня разбудила гогочущая очередь за хлебом. Она извивалась вокруг полквартала, и все ещё стоит теперь, во второй половине дня. Многие женщины принесли для себя табуретки. Я прямо-таки слышу, как шипят слухи.

Мы принесли воду впервые из исправного гидранта, вовсе не очень далеко. Это что-то чудесное. Автоматический насос с 3 кранами, из которых вода бурлит толстой струей. Мгновенно наполняется ведро. Не нужно несколько минут. Это меняет наш день, облегчает нашу жизнь.

На дороге к гидранту я проходила мимо многих могил. Почти у каждого палисадника есть тихая обитель. То немецкий стальной шлем лежит на ней, то русские колонны из древесины с советскими звездами светятся ярко-красным. Они, должно быть, привезли их сюда целыми грузовиками.

У бордюров возвышаются деревянные доски с немецкими и русскими надписями. Одни со словами Сталина, что Гитлер и другие не вечны и, что, однако, Германия остается навсегда «Лозунги» таким немецким иностранным словом их называют русские.

Рядом с нашей входной дверью напечатаны «объявления для немцев». Это слово звенит в этом контексте отчужденно и почти как бранное. На листе можно прочитать текст нашей безусловной капитуляции. Сводки об оружии на всех фронтах. Геринг пойман. Женщина слышала по приемнику, что он плакал как ребенок при его аресте и уже был приговорен к смерти Гитлером. Гигант на глиняных ногах.

Другое объявление, с толпами вокруг, сообщает, что русские устанавливают новые и более высокие рационы продуктов по карточкам, которые должны выпускаться в 5 группах: для рабочих тяжелого физического труда, рабочих, служащих, детей, и прочего населения. Хлеб, картофель, продукты питания, суррогат кофе, кофе в зернах, сахар, соль, и жир. В целом не дурно, если это правда. Даже несколько более высокие рационы, чем в конце при Адольфе. Действие этой новости очень сильное. Я слышу: «Еще раз можно убедиться, что наша пропаганда нас только дурачила».

Да, это так, нарисовали нам голодную смерть, полное физическое уничтожение вражескими силами у стенки, так что нас теперь удивляет каждый кусок хлеба, каждый намек, что кто-то заботится о нас. В этом отношении Геббельс хорошо заранее поработал на победителя. Каждая хлебная корочка из их руки кажется нам подарком.

Во второй половине дня я отдыхала после мяса. Ничего нет более конструктивного, чем такой час змей. Я уже снова слышала о том, что открыли поездное сообщение в направлении Штеттина, Кюсрина и Франкфурта-на-Одере. Напротив городской общественный транспорт, очевидно, бездействует еще полностью.

Женщина рассказывала, почему русские избегали ее жилой дом после короткого прихода: на первом этаже они нашли семью отравившихся на кроватях, на втором этаже семью повесившихся на оконных рамах кухни. После чего они убежали полностью в ужасе и больше не возвращались. Оставили эти страшные объекты еще на некоторое время на месте в обоих случаях... Мое мясо шло мне на пользу. Чистая говядина полезна.

«В половине пятого все встречаются в подвале», это передавалось от двери к двери. Наконец, баррикада подвала должна быть убрана. Хорошо; теперь дорога к остальному картофелю вдовы станет свободной. Мы стояли в длинном ряду вдоль входа. Маленькая свеча, приклеенная на стул, давала слабый свет. Кирпичи, доски, стулья и матрасы путешествуют из руки в руки.

В подвале трава и корнеплоды, то есть, дикая путаница. Запах грязи. Каждый складывает свой хлам. Выморочное имущество должно складываться отдельно. (Причем вдова сунула шелковый бельевой гарнитур, который не принадлежал ей, тихонько в свой мешок. Позже она вспоминала снова о 10 заповедях и вернула вещи хозяйке, которую узнала по вышитой монограмме, как «ошибочно взятые»). Все понятия собственности полностью расшатаны. Каждый обкрадывает каждого, так как каждый обкрадывался и нуждается теперь во всем. Таким образом "выморочным" оказался только хлам: расползшиеся нижние юбки, шляпы, отдельные непарные ботинки. Пока вдова еще копалась в надежде найти жемчужину для заколки от галстука, я таскала картофель наверх и ставила перед кроватью господина Паули. Когда вдова вернулась, она сразу же объявляла снова с пафосом Кассандры о неотвратимом голоде, которая наступит после этих последних запасов картофеля. Господин Паули поддержал. Я подозреваю, что они начинают считать меня надоедливым сотрапезником, что считают мне куски во рту и жалеют о каждой картофелине. При этом Паули, однако, ест мой сахар от майора. Я уже хочу встать на собственные ноги для прокорма. Только - как?

Я не могу сердиться на них обоих. Хотя я еще не испытала этого; все же, может быть, что я делила бы также неохотно свою еду в похожем положении. И новый майор не виден на горизонте.

Вторник, 15 мая 1945 года.

Опять работа по дому, это так скучно. Наверху на крыше квартиры, в которую я вернулась впервые после прихода русских, возились два рабочих. Зарплату они получали хлебом и сигаретами. Ни единого русского не было видно в этой квартире. Тонкий слой извёстки в прихожей был нетронутым, когда я впустила рабочих в квартиру. Были бы заметны следы, если бы тут кто-то был. С хорошими запасами еды и воды я могла бы здесь спрятаться и быть незаметной как «спящая красавица». Но я бы сошла с ума в одиночестве.