Женщина в Берлине - Марта Хиллерс

Женщина в Берлине

Марта Хиллерс (Marta Hillers) училась в Сорбонне и позже проехала всю Европу. Она говорила на французском и русском.

Мемуары М. Хиллерс были сначала изданы в 1954 году на английском языке, анонимно. Дневник был написан первоначально во время падения Берлина, и неизвестно, до какой степени он был исправлен впоследствии. Её знакомый, немец Курт В. Марек (Kurt Marek), издал книгу в Соединённых Штатах.

Хиллерс вышла замуж в 1950-ых годах, в Швейцарии, и оставила журналистику. Это было во франкоговорящей Женеве, где Хиллерс обосновалась. Мемуары были встречены противоречиво, не имели хороших продаж, возможно, потому что чувствовалось, что работа Хиллерс принесла позор на немецких женщин, потому что критика российских солдат, как чувствовалось, была преувеличена.

Марта Хиллерс никогда не была общественной фигурой и не согласилась на новое издания из-за обвинений в загрязнении чести немецких женщин и активной антикоммунистической пропаганды.

Повторно издали дневники после смерти Хиллерс в июне 2001 в возрасте 90 лет, в Берлине.

В 2003 журналист Йенс Биски (Jens Bisky) из Süddeutsche Zeitung доказал, что и Хиллерс и Марек имели связи с нацистской партией, и писали для незначительных журналов. Марек отмечает в своём послесловии, что книга основана на машинописном тексте, с рукописными примечаниями.

Женщина в Берлине была единственной и главной работой Марты Хиллерс.

Марта Хиллерс

Предисловие переводчика

Решил все же перевести эту книгу. Ее нет в русском переводе нигде, по крайней мере, в интернете. Фильм тоже не появился украденный в сети ни на каком языке, но судя по аннотации, фильм переврал мемуары[ 1 ]. Думаю, эта книга будет интересна для прочтения, потому что перед каждым 9 маем ее, так или иначе, поминают как свидетельство. Но по книге видно что опыт дамы делится на 2 категории:

То, что она была очевидцем;

То, что ей рассказали.

Первое - не страшное, а скорее комичное, а вот в слухах явный перебор.

Дисклеймер.

Я не утверждаю что я переводчик с немецкого, так что просьба ко мне не придираться за отдельные корявости и неточности при переводе. Я эту книгу предлагал перевести многим немцам, но, как видите, с прошлого 9 мая никуда ничего не сдвинулось. Потому я решил переводить сам.

Al28 (http://inoforum.ru/forum/index.php?showtopic=2428)

Записи дневника с 20 апреля по 22 июня 1945 года

издательство Eichborn

Франкфурт-на-Майне

2003 год.

Хроника начата в день,

когда Берлин впервые взглянул в глаза войны.

Пятница, 20 апреля 1945 года, 16 часов.

Да, война уже катится к Берлину. То, что было ещё вчера дальним ворчанием, сегодня стало грозой. Вдыхают орудийный шум. Ухо глохнет, слышны только лишь выстрелы самых крупных калибров. Направление давно уже не нужно определять. Мы живём в кольце стволов, которое сужается ежечасно.

Иногда часы зловещей тишины. Внезапно обрушивается весна. В огненно-чёрные руины поселений вторгается аромат сирени из выморочных садов. Пни акаций вспениваются от зелени. Только птицы не доверяют этому апрелю; наш водосточный жёлоб пуст без воробьёв.

Около 3 ч. развозчик газет подъехал к киоску. Его подкарауливали уже две дюжины человек. Мгновенно он исчез между руками и деньгами. Герда, жена швейцара, раздобыла пачку "ночных выпусков" и один оставила мне. Никакая это и не газета, только что-то вроде специального выпуска, двусторонних больше не печатают, и очень влажная. На ходу я читала первое сообщение вермахта. Новые названия населённых пунктов: Мюнхеберг, Зеелов, Бухгольц. Звенит дьявольски близко к Бранденбургску. Беглый взгляд на западную сторону. Разве они нас теперь касаются? Наша судьба катится с востока сюда и изменит наш климат так же, как это сделал однажды ледниковый период. Почему? Все мучают себя бесплодными вопросами. Теперь я хочу видеть только этот день, окружающие меня здания.

Вокруг киоска всюду группы людей, творожистые лица, бормотание:

«Нет, ну кто бы смог подумать».

«Есть ещё надежда».

«Ничего уже не зависит от нас».

И относительно Западной Германии:

«Им хорошо. У них уже всё позади...»

Слово "Русский" никто больше не произносит. Этого не хотят губы.

Снова наверху в мансардной квартире. Мой домашний очаг - не этот. У меня ничего больше нет. Пожалуй, меблированная комната, которую разбомбили, также не была моей. Но всё-таки я в течение 6 лет наполнила её моим жизненным духом. С моими книгами и картинами, и сотней вещей, которые накапливаются вокруг тебя. Моя морская звезда прошлого мирного лета с севера. Челим, который Герд привёз мне из Персии. Будильник. Фотографии, старые письма, цитра, мои монеты из 12 стран - вся эта память, кожи, кожуры, отложения, тёплая ветошь прожитых лет.

Теперь этого всего нет, и остаются мне только чемоданы с хламом одежды, и я чувствую себя голой и лёгкой. Так как у меня ничего больше нет, всё принадлежит мне. Например, эта чужая мансардная квартира. Она, то есть, не совсем чужая. Квартирный владелец - это мой бывший коллега. Я часто тут бывала в гостях, когда его ещё не призвали. У нас были общие дела: его датские мясные консервы против моего французского коньяка; моё французское мыло против его чулок, которые он получал через Прагу. Я получила разрешение пожить здесь. В конце концов, он отозвался из Вены, где сидел в месте сортировки вермахта. Где он теперь? Во всяком случае, мансардные квартиры пользуются небольшим спросом. Кроме того, она промокает, так как кирпичи частично потрескались.

Я не нахожу спокойствия здесь наверху, всё время бегу рысью через 3 помещения.

У меня тут есть всё необходимое для жилья. К сожалению, тут я почти ничто не нашла. Видимо, госпожа Вайер, которая здесь убирала, всё вычистила раньше меня. Теперь всё принадлежит всем. Вещи теперь не принадлежат кому то определённо.

Я нашла в щели ящика затерянное письмо владельцу квартиры. Я стыдилась, что я прочитала его, и всё же прочитала. Это было обычное любовное письмо, и я смыла его в туалет. (У нас некоторое время ещё пока поступает по кранам вода): сердце, боль, любовь, инстинкты. Что мне до дальних, чужих слов? Очевидно, совершенная, разборчивая половая жизнь предполагает регулярные, достаточные трапезы. Мой же центр, в то время как я пишу это, - мой живот. Всё мышление, чувствование, желания и надежды – только лишь о еде.

Двумя часами позже. Газ горит умирающим маленьким пламенем. Несколько часов на нём стоит картофель. Самый плохой картофель, который распадается в густую массу и имеет вкус картона. Один я проглотила наполовину сырым. Сегодня я рано набиваю себе живот. Выкупила голубые молочные марки, которые Герд послал мне в рождество. Это было наилучшее время. Продавщица черпала уже из косо поддерживаемого бидона и говорила, что теперь никакое молоко больше не будет поступать в Берлин. Это значит - детская смерть.