Полуденный бес - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сид, я беременна.
– Славно… От кого?
– Да ты что?!
– Мы предохранялись.
– Глупенький. Так бывает.
– Все равно. Я не думаю, что ты залетела от меня.
Рожицына тихо заплакала.
– Не реви! – зашипел Дорофеев. – Думаешь, что на твой коровий рев гости сбегутся? Ты чего себе вообразила? В семью нашу хочешь пролезть, дрянь деревенская! Вспомни, сколько ты в санитарках зарабатывала? Ну, потрахались мы с тобой… В охотку потрахались, не спорю… Ну и что? Тебя в твоей общаге, поди, азеры всей кодлой драли каждый день.
– Сидор… Что ты говоришь?!
– Не называй меня Сидором!
Глаза Половинкина быстро привыкли к темноте. Он видел, как Рожицына, закрыв лицо руками, выбежала из гостиной. И тогда Дорофеев тоже заметил Половинкина.
– Случайный свидетель? – не смущаясь, сказал он. – Как вам наши домашние страсти? Где-то я уже читал эту сцену. В каком-то романе. До чего русские барышни обожают рома…
Этот удар Джон поставил себе в колледже. Однажды он свалил им здоровенного негра, приставшего к нему ранним утром в Вашингтоне. Сидор рухнул на мокрый палас. Кто-то включил свет. В гостиной стало светло, как в театре после финальной сцены. Рядом стояли Крекшин и Сорняков. Сидор лежал на полу, притворяясь, что он без сознания. Джон видел, что он притворялся, потому что боялся драться.
– Что здесь было? – спросил Сорняков.
Сидор вскочил на ноги. Из его ноздри текла кровь.
– Тебе это дорого обойдется! – бормотал он, не глядя на Джона. – Ты не смеешь бить русских художников!
– Подашь на него в суд? – спросил Крекшин.
– Я найду другой способ отомстить.
– Не роняй чести русского дворянина, Сид! – засмеялся Сорняков. – Вызови распоясавшегося америкоса на дуэль!
– Какая дуэль? На чем?
– У меня есть макаров и три патрона. На всякий случай купил на черном рынке.
– Я не буду стреляться, – отказался Сидор. – Это чистая уголовщина.
– В таком случае, господин… э-э… как вас зовут? Серединкин? Позвольте пожать вашу руку! Один – ноль в пользу США! Я знал, что Америка – великая страна. В отличие от России.
– Полчаса назад ты был патриотом, Витя, – мрачно заметил Крекшин. – Не говори за всех, пожалуйста! Я буду стреляться с американцем. По правилам дуэли это не возбраняется?
– Отнюдь! – обрадовался Сорняков. – А то ишь вздумал, янки проклятый, русских художников бить!
– Вы принимаете вызов? – спросил Крекшин.
– Разумеется, – ответил Половинкин.
– Встречаемся в семь утра у входа в Нескучный сад. Не заблудитесь?
– Не надейтесь.Глава пятая Фабрика грез
Еще три мушкетера
Ранним утром начала ноября 1967 года в пансионате «Ясные зори» состоялся допрос с пристрастием.
Накануне капитан побывал в Городе, где в центральном роддоме ему выдали копию справки о том, что 14 октября гражданка Половинкина Е. В. явилась туда с родовыми схватками и в тот же день родила мертвого ребенка. Претензий к роддому у нее не было.
В кабинет заведующего пансионатом Бориса Викторовича Божедомского Соколов ворвался как вихрь свирепый и беспощадный. Борис Викторович хорошо знал характер капитана и не на шутку испугался. Рассердить Соколова было трудно. Но если он пришел в такое состояние, визит мог закончиться чем угодно, даже мордобоем.
Борис Викторович прибыл в Малютов в конце сороковых годов, согласившись поменять теплую должность завхоза крупной московской клиники на скромную роль заведующего захолустным домом отдыха. Тогда в жизни Божедомского шла черная полоса. Его бросила красавица жена, променяв на подававшего надежды молодого режиссера и оставив Божедомского с трехгодовалым сыном. Но Бог наказал ее. Подававший надежды молодой режиссер надежд не оправдал и спился. Теперь жена мечтала вернуться к надежному Божедомскому, но в суровом письме он решительно пресек ее попытки. За короткое время ему удалось превратить затрапезный пансионат, в котором отдыхали одни работники фабрики мягкой игрушки, в престижное заведение санаторного типа, работавшее на областное и московское начальство. Корпуса перестроили, завезли импортную мебель и сантехнику, но главное – полностью обновили обслуживающий персонал. В персонале-то и заключался секрет процветания заведения Божедомского.
О том, что одна из горничных забеременела, он узнал от ее подруги, медсестры Кати. Случись такое в другом пансионате – бог с ней! Но в сады Божедомского залетали птицы высокого полета. Оставляя свои семейные гнезда на месяц, они попадали в общество молодых и красивых горничных и медсестер. Неудивительно, что орлы теряли самообладание. Пожалуй, это и было самой ответственной стороной работы Божедомского, которую он сравнивал с работой на идеологическом фронте. Не допустить морального разложения коллектива! Не допустить скандала, подобного тому, что случился однажды, когда секретарь райкома партии увез одну из горничных к себе в Москву под видом дальней родственницы и устроил няней к собственному сыну. Быстро разоблаченная супругой потерявшего голову партийного руководителя девушка вернулась в Малютов через месяц. Впрочем, Божедомский не только простил ее, но и взял обратно и даже оплатил вынужденный прогул. Он по-своему любил и жалел своих девочек.
Горничные и сестры даже во сне должны были помнить, как вести себя в пограничных ситуациях. Кому и когда можно строить глазки, невинно обнажая из-под халатика стройные ножки или приоткрывая треугольник белой груди в обрамлении черного лифчика. Но с Лизаветой, этой дурой деревенской, Борис Викторович намучился ужасно! Если бы не Максим Максимыч, выгнал бы он ее к чертовой матери! Но капитан в свое время закрыл глаза на некоторые шалости сына Божедомского Жоржика, занимавшегося фарцой джинсами и вступившего на этой почве в преступный сговор с заведующей универсамом.
Во-первых, Лиза была красивой… Не смазливой, как остальные девочки, а красивой . Той почти исчезнувшей природной красотой, которую и в деревнях-то уже не встретишь.
Во-вторых, она так и не смогла постичь тонкости искусства невинного обольщения . Цель его заключалась в следующем: если кто-то из клиентов западал на девушку, все остальные должны были делать вид, будто между ними роман . На самом деле никакого романа не было. Был мужской флирт с одной стороны и почти профессиональная актерская игра – с другой. Но солидному мужчине всегда приятно думать, что его считают донжуаном.
Это бодрит, волнует пожилую кровь…
Бывало, сама супруга какого-нибудь инструктора обкома партии, засыпая на двуспальной кровати польского производства, неожиданно поворачивалась к мужу лицом и жарко шептала ему в ухо:
– Заработался ты, котик! На тебе лица нет. Поехал бы отдохнул. Например, в «Ясные зори».
– Угу! – с пониманием отвечал муж и брал внеочередной отпуск.
Половинкина вела себя как деревенская девка, взятая официанткой в дорогой ресторан. Она глупо надувала губки, когда слышала откровенные комплименты от непривлекательных, с ее точки зрения, мужчин. И простодушно проявляла симпатию к тем, кто ей нравился. Два или три раза эта простушка ухитрилась влюбиться , что строжайше запрещалось моральным кодексом заведения. И тогда Божедомскому приходилось трудно. Хорошо, что выручала Катя, опытная актриса. По его просьбе она навязалась Лизе в подруги и взяла на себя роль громоотвода. Когда было нужно, Катька утешала дурочку, вытирала ей сопли и кляла всех мужиков на свете.
Услыхав о романе с последствиями , Божедомский вызвал Елизавету и коротко спросил:
– Кто?
Горничная молчала.
– Если это кто-то из них , немедленно делай аборт.
И тогда она подняла на него взгляд, исполненный такого гнева и такой беспомощности, что Борис Викторович, будучи мужчиной чувствительным, едва не заплакал. Но одновременно, заглянув в Лизины васильковые глаза, он понял, что дело пахнет керосином.
– Молчишь?
– Что я мог, Максим, что я мог? – воскликнул Божедомский.
– Почему мне не сообщил?
В глазах Божедомского была мировая печаль.
– А помнишь, твоего Жоржика с «Грюндиком» взяли?
Божедомский болезненно сморщил лицо.
– Помоги мне, Борис, – попросил Максим Максимыч. – Не можешь сам, намекни, кто может?
– Катерина, – шепнул Божедомский.
– Катька? – засомневался капитан. – Подстилка палисадовская?
– Мне кажется, – возразил Божедомский, – Катя что-то знает и очень страдает после смерти Лизы.– Дядя Максим! – с порога голосила Катька. – Простите, дядя Максим! Не уберегла я Лизу, лебедушку нашу белую! Господи, за что ее? За что ее, дядя Максим? Такая была тихая, приветливая!
Катя села на стул, положив ногу на ногу. «Хороша, стерва!» – невольно подумал Максим Максимыч и почему-то вспомнил жену Палисадова, некрасивую, с малокровным лицом.
– Ты, конечно, знаешь, – сказал он, – что Лиза мертвого ребенка родила. Как это случилось, Катюша?
