Полуденный бес - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему вы здесь? – Сидор набросился на Звонарева. – Вы обещали петь, и за это (он понизил голос, но не настолько, чтобы его не слышали остальные) я оплатил вашу поездку в Москву. Кстати, Перуанская (он еще сильнее понизил голос) согласилась прийти сюда исключительно из-за вас. Идемте, я вас с ней познакомлю.
– Не надо, я знаком с Авдотьей Карповной, – сухо отвечал Звонарев, глядя сквозь Дорофеева. – И петь я обещал не вам, а ей. Что касается денег, то вы, как я понимаю, организатор этого вечера. Для Авдотьи Карповны я согласился петь без гонорара. Но билет на поезд потрудитесь оплатить…
– Конечно-конечно, о чем речь! – засуетился Сидор.
– Кто эта Перуанская? – спросил Джон, когда Дорофеев с певцом вышли.
– Знаменитая эстрадная певица. Кораллов – ее последний муж, известный режиссер. Впрочем, теперь он больше известен как муж Перуанской. Никогда не женитесь на знаменитых женщинах! Однако это странно, что Перуанская увлечена Звонаревым! Он совсем не из ее оперы…
В гостиной с четырьмя окнами, плотно закрытыми тяжелыми фиолетовыми гардинами, несмотря на многолюдье, было очень тихо. Все, затаив дыхание, наблюдали за тем, как Звонарева подводят к Перуанской. Перуанская оказалась невысокой, пышнотелой и пышноволосой шатенкой, густо, но с большим искусством загримированной и обвешанной таким множеством вызывающе дорогих украшений, что их хватило бы, чтобы открыть небольшой ювелирный магазин. Ее волосы были собраны наверх в форме сложного архитектурного сооружения и увенчаны громоздкой шляпой со стеклянной звездой, делавшей ее похожей на Снежную королеву.
– Посмотри на этого человека, Кораллов! – низким театральным голосом произнесла Перуанская. – Этот человек – гений!
Кораллов противно хихикнул.
– То же самое, драгоценная моя, ты говорила про меня своему бывшему мужу. Надо ли понимать, что мне тоже пора освобождать место?
– Ее правда зовут Дульцинеей? – спросил Джон.
– Нет, это эстрадный псевдоним, – пояснил Барский. – На самом деле ее зовут Авдотьей, или попросту Дуней. Боже, как она ест глазами бедного Звонарева! Точно проглотить хочет! И ведь проглотит…
Перуанская церемонно взяла Звонарева за руку и повела к белому фортепьяно. – Господа, полная тишина… – объявила она. – Сейчас Кирюша будет нам петь! Звонарев пошептался с аккомпаниатором, и тот, дождавшись полной тишины, взял первые аккорды романса. Звуки фортепьяно были чисты, насыщенны и прекрасны. Джон вдруг испугался за Звонарева. Сможет ли этот тщедушный молодой человек со слабым голосом ответить на такое сильное музыкальное начало?
Мой костер в тума-ане свети-ит,
Искры га-аснут на-а лету-уу,
Ночью нас никто-о не встретит,
Мы прости-имся на-а мосту.
Высокий голос нарастал, как теплая нежная волна, и наконец заполнил собой всю гостиную. Половинкину казалось, что он где-то слышал этот романс. Он вдруг ясно увидел перед глазами и этот костер в густом белом тумане, и эти искры, шипящие в ночной влаге, и старый скрипучий бревенчатый мост. Он только не мог расслышать слов прощания и увидеть лиц влюбленной пары. И это было ужасно досадно! Только колеблющиеся призраки, рожденные костром и туманом. И странно: он хорошо знал, кто эти люди, хотя не мог назвать их имена.
Не беда, коли-и друга-ая,
Друга ми-ила-аго любя-я,
Песни будет петь играя
На коле-е-нях у-у тебя-а.
Метались блики, шипели искры, потрескивал костер, точно старая пластинка…
Закончив первый романс и приняв как должное аплодисменты, Звонарев не долго томил публику молчанием.
О-отво-ори-и поскоре-е-е кали-итку
И-и во-ойди-и в тихий сади-ик, как тень,
Не-е за-абу-удь па-атеплее накидку,
Кру-уже-ева-а на голо-о-овку-у н-н-адень!
И так он пел романс за романсом, начиная с известных и переходя на редкие и сложные, пел непрерывно, словно на одном выдохе. И непонятно было, как в его неширокой груди оказалось столько воздуха. Но чем больше он пел, тем теснее становилось в груди самого Половинкина. Джон чувствовал, что сердце его занимает полгруди и скоро он не сможет дышать. И тогда, словно пожалев Джона, Звонарев закончил выступление и церемонно поклонился публике, а затем отдельно – Перуанской.
В глазах артистки стояли слезы размером с бриллианты, украшавшие ее шею. Она крепко поцеловала Звонарева в губы, но в этом поцелуе не было ничего плотского. Это был поцелуй благодарности, и Звонарев оценил его и принял естественно, как признание коллеги по ремеслу. Все вокруг хлопали и приятно улыбались. И только Джон с недоумением озирался. Неужели эти сытые, развращенные люди, накачавшиеся алкоголем и наговорившие друг другу столько всевозможных глупостей, могли получать удовольствие от этих мучительных песен?
Несколько человек во главе с Коралловым стали уговаривать Звонарева исполнить на бис «Песню о гнедых». В этот раз певец долго отказывался. Наконец с пронзающей душу и нечеловеческой мукой он не спел, а поведал историю о продажной женщине, которую все бросили в неприглядной старости, кроме пары жалких кляч, пригодных лишь на то, чтобы доставить уже никому не нужное, уже никем не желанное тело хозяйки на кладбище. Этот романс, по-видимому, особенно любимый русскими, возмутил Половинкина до последней глубины души! Возмутил даже не он, а то, с каким наслаждением его слушала публика, как вдохновенно горели холодные и насмешливые глаза Барского, как сладко, навзрыд плакала Перуанская, и даже Марлен Кораллов снял очки и смахнул с мощного носа слезу.
– Спасибо, голубчик! – совсем низким от слез голосом сказала Перуанская, вытирая красное лицо рукавом платья и царапая щеки перстнями с бриллиантами. – Отворил старухе слезы, благодать Божью! Нет, ты не артист! Ты – бог! Молодой бог!
В волнении прогуливаясь по коридору, Джон заметил симпатичную девушку в простом платье с белым передником. Она убирала с подоконников грязные стаканы и тарелки. У нее было, как и у Джона, картинно-славянское лицо – круглое, нежно очерченное, с крупными бледными веснушками и глубоко посаженными серыми глазками, смотревшими на кавардак, оставленный гостями, с негодованием.
– Здравствуйте! – сказала она и улыбнулась. – Вы, что ли, заблудились?
– Нет-нет… – смущенно возразил Джон.
– Поспешите в зал – сейчас начнется представление Сида.
В гостиной Половинкин поинтересовался у Барского об этой девушке.
– Варя Рожицына, горничная Дорофеевых. Она сирота. Учится в медицинском институте и подрабатывает медсестрой, а теперь вот… горничной. Сидор спит с ней, как с наложницей. Впрочем, его родители это одобряют.
– Почему?
– Варю брали на работу с медицинской справкой. Это лучше, чем если бы Сидор бегал по шлюхам…
– Откуда вы это знаете? – с неприязнью спросил Половинкин.
– Мне Сидор об этом рассказал.
Пока они говорили, в гостиной строились декорации для спектакля. Часть комнаты была освобождена от публики. Появились картонные, грубо размалеванные деревья, почему-то оранжевого цвета. На пол лег ярко-зеленый палас с высоким ворсом. Четверо рабочих в синих спецовках установили посреди комнаты прозрачный розовый надувной бассейн и до краев заполнили его водой. Перед этой мизансценой полукругом поставили стулья для наиболее почетных гостей. На них восседали Перуанская с Коралловым, Звонарев, Сорняков и неизвестно откуда появившийся Палисадов. Барского с Джоном настойчиво пригласили сесть тоже. Остальные стояли позади, хихикая и перемигиваясь. Вдруг раздался звук пастушьего рожка. На фоне деревьев появился ухмыляющийся Дорофеев. Он шутовски поклонился публике и торжественно произнес:
– Дамы и господа! В постановке этой пьесы мне отказали пять самых радикальных нонконформистских студий, не говоря уже о советских театрах. Главреж одного из них, прочитав пьесу, отправил ее в КГБ…
– Откуда он знает? – ядовито шепнул Барский. – Режиссер сам ему рассказал? Или из самого комитета позвонили?
– …и я не сомневаюсь, – продолжал Дорофеев, – что сейчас в этом зале находится не один работник этой славной организации. Ну что ж, господа! Покажем им, что мы их не боимся! Аплодисменты работникам КГБ!
Публика заволновалась. Раздались нестройные хлопки. Кто-то закашлял, кто-то сдавленно засмеялся.
– Недурно! – сказал Барский. – Теперь все будут подозревать друг друга, и никто не посмеет критиковать постановку.
– Пантомима-фантазия «Бедная Лиза», – объявил название Сидор. – Это нож в задницу русской литературе, этой грязной содержанке тоталитарных режимов! Она частенько наставляла рога своим паханам из власти с щеголями из либеральной фронды. Но всегда возвращалась, ложилась под усатых хозяев и подмахивала так, что похрустывали ее косточки. С этой сукой давно пора разобраться! Пора сорвать с нее красно-коричневые панталоны! Из этих слов, дамы и господа, вы понимаете, что я имею в виду под словом нож .
