Полуденный бес - Павел Басинский

– Ну вот, – проворчал Барский, – всё рассказал.

Сид засвистел, затопал, заулюлюкал. Представление началось.

Из-за портьеры вышел молодой артист в белых рейтузах и черном смокинге. Танцевальным шагом он прошелся вдоль картонных деревьев с плутоватым выражением на лице и вдруг отдернул другую портьеру. Девушка в прозрачном сарафане извивалась в мускулистых руках ряженого мужичка с приклеенной бородой, по пояс голого, в казачьих шароварах с лампасами и сапогах. Его плечи и спину украшали срамные наколки. Мужик не замечал господина в смокинге, зато девушка хорошо видела его из-за плеч своего любовника. Она строила ему глазки, одновременно все яростней извиваясь в руках ряженого казака. Из невидимых динамиков полилась мелодия оперы «Орфей и Эвридика». Оторвавшись от девушки, мужик с бородой зашатался и свирепо завращал глазищами, изображая мертвецки пьяного. Наконец он рухнул на пол и громко захрапел.

– Что это означает? – спросил Джон.

– Вам же рассказали, – зевая, отвечал Лев Сергеевич. – Русская литература в объятиях тоталитаризма. Не понимаю, при чем тут Карамзин? За такие аллегории выгоняют из ГИТИСа с первого курса.

Но Джон был не согласен с Барским. То, что происходило на сцене, отталкивало, но и притягивало его. Он не мог оторвать глаз от девушки. Вдруг в голову пришла нескромная мысль, что разврат больше всего притягателен именно для чистых душ. Опытный развратник не может близко к сердцу принимать разврат. Он устал от него, как Барский…

Освободившись от любовника, девушка в сарафане по-балетному побежала в объятия господина в смокинге. Вместо тоскующей мелодии Глюка раздался бодрый марш «Прощание славянки». Под его бравурные звуки господин стал прохаживаться с девушкой под руку, свободной рукой кокетливо трогая ее за тесемки сарафана и развязывая их.

– Недурной стриптиз! – оценил даже Барский.

В этот момент проснулся мужик с бородой. В руке у него оказался картонный топор, на лице была зверская улыбка. Лицо девушки исказилось от страха, она оттолкнула господина, и тотчас сарафан упал к ее ногам, полностью открывая нагое тело. Несколько секунд мужик и господин, не замечая друг друга, любовались красавицей.

Затем между ними началась схватка. Мужик свирепо размахивал топором, свиставшим в нескольких сантиметрах от зрителей, а господин, приседая в русской пляске, раскланивался перед мужиком и юлой вертелся вокруг него. Изловчившись, он сорвал с него бутафорскую бороду и стал подтирать ею туго обтянутую панталонами задницу, делая страдальческое лицо и показывая зрителям, что борода слишком груба для столь деликатной процедуры.

Пока они чудесили, девушка грациозно поднялась по приставной лестнице и погрузилась в бассейн. Заметив это, мужик с господином перестали гоняться друг за другом, разделись до плавок, как профессиональные стриптизеры, и тоже прыгнули в бассейн. Зрителей обдало брызгами. Сидевшие на стульях вскочили и бросились в толпу стоявших. Только Джон продолжал сидеть, как зачарованный. Девушка и ее кавалеры вышли из бассейна и стали плясать шаманский танец под звуки бубна. Это было по-своему красиво. Вдруг девушка подбежала к Половинкину, схватила за руки и повлекла к своим партнерам. И Джон, увлеченный ритмом танца и манившей его женской наготой, стал нелепо подпрыгивать, размахивать руками, топать и приседать, как подвыпивший гость на деревенской свадьбе. В голове его зашумело. Он чувствовал, что теряет сознание. Вдруг музыка оборвалась. Наступила мертвая, зловещая тишина.

Девушка оставила Половинкина, подошла к бассейну, оперлась о его край и встала в бесстыдной позе. Она широко расставила ноги, выставив перед зрителями аккуратные розовые ягодицы. К ней подбежал Сид. Он размахивал гомерических размеров резиновым фаллосом.

– Пробил час икс, господа! – кричал он. – Кто желает вставить этой грязной потаскушке? Решайтесь! Оплачено! Такой шанс дается один раз в жизни! Сделаем это, господа! Совершим символический акт, о котором узнает вся страна! Сегодня мы покончим с мифом о русской духовности! Господа, кто хочет засадить этой сучке прямо в зад?

Публика молчала в оцепенении, с ужасом глядя на бесновавшегося Дорофеева. Джон в промокшей одежде дрожал от озноба. Он слышал, как стучат его зубы. Неожиданно из толпы вышла Перуанская:

– Ах ты, поросенок!

Она вырвала из рук Сида искусственный фаллос и огрела оратора по лбу. Затем обняла голую девушку за плечи.

– Одевайся, милая! От окна дует. Застудишь наше, женское.

А тебе, Сид, я уши надеру! – свирепо продолжала она. – Поросенок ты эдакий! Если б я знала, на что ты меня позвал, я бы сама на тебя в КГБ стукнула!

Сидор чмокнул Перуанскую в руку.

– Пощади, божественная! Исправлюсь! Завтра же стану традиционалистом, деревенщиком! Буду писать в «Наш современник»!

Перуанская засмеялась:

– Не могу на тебя долго злиться. Пиши себе что хочешь, шут гороховый! А сейчас – зови народ к столу!

Все ушли. К Джону подошла Варя Рожицына.

– Идемте, я вас утюгом посушу, – просто сказала она, и от звука ее голоса внутри Джона потеплело. – Идемте, вы мокрый, нехорошо!

И он покорно отправился в ее маленькую комнату с кружевными занавесками на окне. Раздевшись до трусов (Варя отвернулась), он сел на стул и наблюдал, как Рожицына ловко, без лишних движений проглаживает утюгом его джинсы и рубашку. Смотреть на нее было приятно. Вся она была какая-то домашняя…

– Не стесняйтесь меня, – сказала она. – Я врач по образованию.

– А я и не стесняюсь, – ответил ей Джон. – В этом доме, кажется, не принято стесняться.

– Напрасно вы так! – вздохнула Рожицына. – Сид очень талантливый, но непризнанный. От этого он ужасно мучается!

«Неужели это правда?» – подумал Джон, вспоминая слова Барского.

Словно угадав его мысли, девушка покраснела и стала быстрее водить утюгом.

– На завтра, господа, мне назначен прием у министра культуры! – произносил тост господин в черном костюме. – Ответственно обещаю обратить его внимание на жалкое состояние театрального искусства в России! Пора обратиться к молодым талантам! Пора оказать им государственную поддержку!

– Благодарю! – сказал Сидор, хотя господин не называл его имени.

– Нет, несравненная Дульцинея Карповна! – спорил Палисадов с Перуанской. – Конечно, наше поколение подарило России талантливых людей…

– Гениальных, – поправила Перуанская.

– Да, гениальных, как вы и ваш супруг! Однако нельзя не признать, что и младое племя, поколение Сидора и Сорнякова, имеет свои достоинства и – уж извините! – преимущества перед нами!

– Это Сидор-то младой! – захохотала Дульцинея. – У него вся макушка лысая! Ему скоро сорок лет стукнет, а он с искусственными пиписьками играет! Поколение импотентов! Я в его годы была секс-символом! Меня Брежнев купить пытался, но я его послала куда подальше. Потому что право имела! Вот оно, наше поколение, команда молодости нашей, как Люська Гурченко поет! Молодым нашей славы не видать!

– Конечно, не видать, – согласился с ней Сорняков, задумчиво прожевывая кусок семги. – После вас, как после напалма, ничего живого не останется. Мне славы не жалко. Мне Россию жалко. Вы ее оптом и в розницу продадите. Причем по дешевке. Специально по дешевке, чтобы только на вас хватило.

– Странно слышать это от Виктора Сорнякова! – натянуто засмеялся Палисадов. – Вот не думал, что вы такой патриот.

– Да, я патриот! – взорвался Сорняков. – Мой дед землю пахал! И плевать я хотел на вас, хозяева жизни! Гниды вы на теле народном! Козлы вонючие! Это я еще тут с вами красную рыбу жру. Но те, кто за нами, не патриотами будут, а фашистами! На фонарных столбах вас повесят! За яйца – ха-ха!

– Па-а-звольте, молодой человек! – возмутился Палисадов.

– Не па-а-зволю! – передразнил его Сорняков. – А вас, господин гауляйтер русской демократии, я пропесочу в своем новом романе!

– Это вы про меня? Это ты про меня… – бормотал ошеломленный Палисадов. – Да я карьеры своей не жалел, жизнью своей рисковал, ради свободы таких, как ты!

– А я вас об этом не просил. И на «ты» с вами не переходил.

– Господа! – испугался Дорофеев. – Витя, ты неправ! Дмитрий Леонидович действительно много сделал для нашего поколения. По крайней мере, сегодня мы не боимся говорить то, что хотим…

– Вот я и говорю то, что хочу, – неприятно засмеялся Сорняков. – Что на благодеяния его я плевал!

И снова Джон заблудился в безразмерной квартире. Он опять оказался в гостиной. Из нее уже убрали бассейн, но мокрый, хлюпающий под ногами палас напоминал о недавнем безобразии. В гостиной было полутемно. Половинкин собрался уходить, но вдруг услышал приглушенный разговор:

– Сид, я беременна.

– Славно… От кого?

– Да ты что?!

– Мы предохранялись.

– Глупенький. Так бывает.

– Все равно. Я не думаю, что ты залетела от меня.

Рожицына тихо заплакала.

– Не реви! – зашипел Дорофеев. – Думаешь, что на твой коровий рев гости сбегутся? Ты чего себе вообразила? В семью нашу хочешь пролезть, дрянь деревенская! Вспомни, сколько ты в санитарках зарабатывала? Ну, потрахались мы с тобой… В охотку потрахались, не спорю… Ну и что? Тебя в твоей общаге, поди, азеры всей кодлой драли каждый день.