Павел и Авель - Андрей Баранов

«Неотразимая сила обаяния» заключалась в том, что он просто стукнул сзади пыльным мешком с мукой по головам обеих сестер-стражниц, Лесистратова торопливо сунула ключи в замочную скважину, замок открылся и дверь уже со скрипом распахнулась, как вдруг судьба сыграла с ними одну из своих злых шуточек – вместо того чтобы попасть в объятия свободы, они у входа попали в лапы самой матери-настоятельницы.

Все дело сгубило то, что мать-настоятельница, женщина далеко еще не старая, с прекрасной фигурой и томностью во взоре, что не могло скрыть монашеское одеяние, имела привычку перед сном гулять с текущим фаворитом, который только что не слюни пускал от вожделения. На этот раз, заметив побег и вообще непорядок, она подняла такой шум и визг, что из местной караулки мигом набежало три десятка сестер-стражниц, спешно застегивая на ходу свои рясы, пряча вываливающиеся груди и доставая оружие. Морозявкина и Лизу схватили и совсем нелюбезно поволокли по земле.

– Мерзавка! Негодяйка! Засеку насмерть! – бушевала мать-настоятельница с итальянским темпераментом, одновременно слушая наклонившуюся к уху стражницу, пока негодников приводили в вертикальное положение. – Ах, так эта сестра Вольдемария еще и мужчина! Погодите, я должна это проверить лично…

Сунув руку под рясу «сестры Вольдемарии» и удостоверившись в справедливости слов стражницы, настоятельница так больно вцепилась в доказательство мужественности несчастного Морозявкина, что тот с воплем снова повалился на землю.

– Обман! Поклеп! Святотатство! Кощунство! Мужчина в женской обители, обители святости и целомудрия – как это возможно! В карцер обоих – немедля!!! – заключила крики суровая сеньора.

Вместо ночи свободы мадемуазель Лесистратовой и Морозявкину пришлось провести ночь в холодном и мокром карцере. Через зарешеченное окошко им светили яркие, но далекие звезды.

– Не прикасайтесь ко мне, сударь, это совершенно лишнее! Даже окажись мы с вами вдвоем на необитаемом острове, я не позволила бы вам никаких вольностей! – злобно бормотала Лиза Морозявкину, все время норовившему прижаться к ней покрепче.

– Но тут же очень холодно, сударыня… и вы же отдавались всем тем богатым бездельникам, что заходили в монастырь, с таким старанием, что даже стали местной знаменитостью! – возражал ей на это Морозявкин, сладострастно посапывая.

Он совершенно искренне считал, что Лизавете повезло значительно больше, чем ему, ибо ей не приходилось ломать об колено свою природу.

– Это совсем другое дело сударь, это моя работа, в силу тех несчастных обстоятельств, в которые мы попали. Но если бы вы знали, как мне были противны их сальные объятия и потные тела! Фи, пьют вино бочками, рыгают, целуются слюнявыми губами, кусают груди как дикие звери… как будто они впервые увидели женщину! – Лизу передернуло от неприятных воспоминаний, а может быть и просто от холода.

– Однако же вы не слишком сопротивлялись, сударыня… – продолжал проповедовать недовольный Вольдемар.

– А вам, сударь, буду сопротивляться! – тут Лесистратова так пнула по лодыжке несчастного Морозявкина, что у него вырвался вопль отчаяния и он временно прекратил свои поползновения, скорчившись в уголке.

– Ах, где же граф Г.? Почему он все еще не пришел спасти нас? Вот ему бы я отдалась с удовольствием, – размышляла Лесистратова, мечтательно глядя на звезды за решеткой.

Тем временем граф Г., о котором так вздыхала Лизонька, наконец решил отыскать друзей, обеспокоясь их долгим отсутствием. Вестей не было никаких, и он начал приходить к выводу, что спасательная операция пожалуй что провалилась с треском. Но отступать, как мы помним, было не в правилах графа, поэтому он решился на отчаянный подвиг – штурмовать самый развратный женский монастырь во всей итальянской стороне.

Граф понимал всю чудовищность риска, на который ему предстояло пойти, но тем не менее верил в себя и свои верные члены, а также в зоркий глаз, крепкую руку и быструю шпагу, ну и еще в то возбуждающее средство, которое хранилось у него за пазухой на случай внезапного упадка сил. Правда симпатичные послушницы насчитывались в обители сотнями, но граф не собирался сдаваться без боя.

Однако же и самые мужественные планы могут потерпеть поражение, и у каждого Наполеона случается свое Ватерлоо, как предстояло понять французской нации несколько позже. Любвеобильная настоятельница так огорчилась возможной потере восходящей звезды своей обители сладострастия, что немедля приказала удвоить стражу, а страже – утроить бдительность. Послушницы также был предупреждены о необходимости доносить о всех чужестранцах, которые забредали в монастырские стены. Словом, тысячи нитей опутывали со всех сторон чересчур любопытных путников, как паутина назойливых мушек, залетевших в нее по неосторожности.

Неудивительно, что граф Г., постучавшийся в ворота Санта-Мария-дельи-Анджели, сначала был принят необычайно радушно. Богатый и знатный иностранец, прекрасно и по моде одетый, он своим благородством и манерами производил прекрасное впечатление даже на монахинь с острова Мурано.

Граф, пожаловавшийся сестрам на то, что подобно саксонскому кронпринцу Августу, впал в отчаяние от неразделенной любви к одной прекрасной венецианке, очень скоро оказался в руках нескольких красивых послушниц, которые немедля соблазнили его, завлекли в изящно обставленную келью и своими извращенными и похотливыми ласками заставили, как выражались в те времена, прокатиться по всем холмам и долинам Неги перед тем как попасть в край волшебной Услады. К стыду графа Г. он так и не смог оказать шалуньям должного сопротивления, о чем правда потом никогда не жалел.

Однако очень скоро графу на собственном опыте пришлось убедиться, что даже и платный сыр бывает именно в мышеловке. Одна из послушниц, не в меру любопытная, перерыла все его парижское платье и шелковое белье, и обнаружила там православный крест, с которым граф Михайло, как истинный сын русской православной церкви, не расставался ни на секунду, ни в монастыре, ни в борделе. Византийские формы креста и непонятная надпись «Спаси и сохрани» сразу не понравились монахине-католичке, кроме того впав в экстаз, граф нечаянно пробормотал несколько слов на родном языке, да и по итальянски говорил с таким рязанским акцентом, что выдал себя с головой. Пока он отдыхал от ласк, раскинувшись на черных простынях и рассеянно перебирая попавшиеся под руку женские прелести и округлости, послушница легко вздымая ножки побежала доносить настоятельнице.

Мать-настоятельница в это время вела то, что в монастыре называли «уроками сладострастия». Три десятка молодых монахинь, сидя на дубовых скамьях перед кафедрой, с удовольствием внимали объяснениям наставницы, как раз рассказывавшей про необходимость использования розг и кнута в повседневной сексуальной жизни.

– А теперь мы покажем на примере… Пусть сестра Лючия подойдет ко мне поближе! – приказала она.

– Но, матушка, сестра Лючия еще девственница! – зашушукались и засмеялись послушницы.

– Я и не покушаюсь на ее девственность! – с этими словами настоятельница задрала рясу на хорошенькой и очень смущавшейся Лючии и несколько раз приложилась розгой к ее круглому заду, отчего та слабо вскрикнула, а ягодицы и щеки девицы покраснели как утренняя заря.

– Посмотрите, как она теперь возбуждена, сестры! Ах, как жаль, что у нас нет под рукой подходящего мужчины, тогда я продемонстрировала бы вам всю силу флагелляции на практике!

В этот момент послушница, вбежавшая в залу с докладом-доносом, наклонилась к уху настоятельницы и что-то торопливо ей зашептала. Лицо матери-настоятельницы прояснилось, плечи горделиво расправились.

– У нас будет самец, дети мои! Мы поймали шпиона! – довольно сообщила она возликовавшим послушницам.

– Не может быть! Кто это? – взбудоражено перешептывались по зале.

– Какой-то знатный иностранец… кажется из России… Волоките его сюда, и тех, двоих из карцера – тоже! – последовал приказ.

Миг – и вот уже несчастный граф Г., Лиза и присовокупленный к ним Морозявкин оказались в зале пред госпожой настоятельницей и ее распутными ученицами, их тут же бросили на крепкий деревянный стол, устланный пуфиками и покрывалами, где могли бы разместиться два десятка человек. Момент был весьма напряженным во всех отношениях.

– Кто вы такие? Зачем вы прибыли сюда? – вопросила наставница, и не дожидаясь ответа тут же остановила мановением руки графа Г., пытавшегося что-то сказать. – Молчите! Я знаю сама – вы шпионы!

– Мы не шпионы, сеньора, – возразил было Морозявкин, до сих пор остававшийся в женской рясе, но это прозвучало как-то неубедительно.

– Мне лучше знать! Вы хотели похитить мою послушницу, отбывающее здесь законное наказание в виде пострига, послушания и поста! Да знаете ли вы что декрет от 1458 года запрещает мужланам, переодевшимся в женское платье, пересекать границу обителей? Но я придумала вам наказание… Разденьте их донага! – обратилась настоятельница к монахиням.