Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина

занят по полной, консультируя и помогая в другом госпитале. У них есть свои специалисты, но гигиениста и пародонтолога в одном лице не имеется, а нескольким ребятам требовалась серьезная послеоперационная чистка. Я стала два раза в неделю и в один свой выходной помогать коллегам. И надо так случиться, что именно в этот самый госпиталь привезли Василия. Во-о-от… Ну и, пользуясь положением консультанта и добровольного помощника, я обратилась к руководству госпиталя, попросила, и мне разрешили, чтобы Павлуша смог навещать отца в любой момент. А Пашка там быстренько принялся помогать ребятам, которые лежат с Васей в одном отделении, звонит их родственникам, сообщает, как у тех дела обстоят, пишет и рассылает им письма, одним словом, работает почтальоном. Еще и Аленку, и своих одноклассников подключил-привлек к этому делу, они взяли шефство над ранеными, покупают и приносят то, что ребята просят, и организовали сбор денег для поддержки их родных, посылки собирают. Ну, так, по мелочи, но все-таки.

– Ну вот, – усмехнулся Ладожский, – а помнится, кто-то утверждал, что ей совершенно нечем помочь в СВО, поскольку она просто лечит зубы.

– Ну, это же не помощь, а то же самое лечение, только на добровольных началах, – пожала плечами Клавдия.

Возможно, они бы и дальше дискутировали на эту тему, но их беседу прервала стюардесса, предложив ужин и поинтересовавшись их выбором блюд, и принесла подносы с едой.

И, только получив заказанную еду, они оба вдруг почувствовали, что прилично проголодались, и принялись уплетать с аппетитом, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. А вскоре и вовсе замолчали.

В какой-то момент, потихоньку потягивая горячий душистый чай с лимоном, задумавшись, Клавдия засмотрелась в иллюминатор, где через большую прореху в плотном облачном покрове открылась вдруг далеко внизу матерая тайга, над которой они пролетали в это время.

Растревожил ее их с Матвеем разговор, вынудив вспомнить и снова пропустить эмоционально через себя не самые приятные моменты.

Как тогда она нашла силы, чтобы удержать себя и не разрыдаться, не устроить настоящую дикую истерику, не ухватить Ваську изо всех своих возможных сил, обнять, прижать, вцепиться в него, да что угодно вытворить – только бы не отпускать, требуя, чтобы он остался и выкинул куда подальше весь свой идиотский героизм из головы…

Смогла. Сама не понимает до сих пор, как справилась с паникой, затапливающей мозг. Она дико, ужасно за него испугалась, испугалась того, что он уходит безвозвратно, гибельно – насовсем, испугалась, что его обязательно убьют. И этот дикий страх бился у нее в голове паникующим набатом.

Но она отпустила его. Перекрестила, благословила – и отпустила.

Достойно, как диктовали ей уважение и любовь к Василию.

А потом рыдала, давясь слезами на кухне, и бабушка, отправив Пашку из дома, чтобы тот не видел мать в таком состоянии и не поддавался ее панике и отчаянию, строго и бескомпромиссно отчитывала внучку не щадя.

– Ну-ка, – потребовала Софья Михайловна самым строгим своим директорским тоном, – прекрати это безобразие немедленно! Ты что тут бабьи подвывания устроила?

– Его же… убить могут, ба… – захлебывалась слезами Клава и упрекала ее: – Как ты не понимаешь?!

– Я-то хорошо понимаю, – выговаривала ей холодно Софья Михайловна. – Только я осознаю, что такая возможность существует, а ты рыдаешь так, словно заранее его хоронишь и уже оплакиваешь. Если никак не можешь повлиять на ситуацию, то незачем изводить себя самыми страшными предположениями. – И потребовала: – Перестань, имей уважение к Василию, да и к себе самой! – И протянула Клаве стакан с водой. – На-ка, выпей и уймись уже. Не пристало тебе так рассупониваться, все-таки характер имеешь.

– Имею… – кивнула Клавдия, выпила одним махом всю воду, захлебываясь и проливая на грудь, отставила стакан на стол и добавила: – Все-таки.

– Что это ты голосить принялась? – разошлась отчитывающим назиданием Софья Михайловна. – Кто нас и страну защищать будет, как не настоящие мужчины? Те, что ли, деятели, которые «свалили», как вы изволите выражаться, «за бугор» с честно украденными деньгами и теперь оттуда обливают нас всех и страну грязью, отрабатывая иудово серебро и выслуживаясь перед хозяевами? Эти да, «защитят», еще как, а за определенную доплату к уже имеющимся капиталам с удовольствием поспособствуют, чтобы нас по концлагерям распределили.

– Ба… – устало-просительно начала было Клава.

– Что «ба»? – резко оборвала ее Софья Михайловна. – Василий поступает так, как предписывает ему совесть, человеческое и мужское достоинство и верность. И он совершенно прав: кто, если не такие, как он, мужчины? На кого нам тогда опираться и рассчитывать, когда беда и война? – И сама себе ответила, тягостно вздохнув: – Вот то-то. В России испокон веков так было: пришел час испытания и час мужества – и поднимаются мужчины, казалось бы обычные, простые люди, а на поверку выясняется, что воины и защитники, люди подвига.

– Да все я понимаю, – безнадежно тягостно вздохнула Клавдия. – И Василия понимаю и уважаю его выбор и поступок, только… – Она посмотрела на Софью Михайловну больными глазами. – На кой черт оно нам это все прилетело-то, а, ба? Война эта на кой нам далась?

– Ох, Клавонька, – вздохнула бабушка, прижала к себе голову внучки и погладила, сочувствуя и ободряя. – Так уж мир и его история устроены, что некоторые события предопределены, как, например, извечное противостояние Европы и англосаксов против России. Уж как мы оттягивали этот момент, как сопротивлялись, настаивая на мирных решениях и соблюдениях международных законов, но все оказалось бесполезно, потому что у них имелся свой план и свое видение развития событий и нового мироустройства, в котором нет места России, как сильному и самостоятельному государству. Ничего нового, между прочим, если почитать историю. Сколько могло наше правительство, столько и старалось отсрочить прямое противостояние. Да ведь если тыкать медведя в берлоге палкой, то это, наверное, интересно и даже весело, только ненадолго. Вот неизбежно и наступил тот момент, за которым прилетела, как это называет Павлуша, «ответка». Знаешь, когда человек хочет стать богом, из него всегда выходит злодей, а когда небольшая группа людей решит, назначит и возомнит себя властителями всего мира, управляющими всеми людьми и событиями на Земле, они неизбежно становятся Всемирным Злом, которое в соответствии с мировыми и божественными законами природы, равновесия и жизни подлежит обязательному истреблению. И получилось, что России досталась непростая историческая роль, можно сказать, некоего Уравнителя, раз за разом вынужденного нивелировать перекос в равновесии, уничтожая то самое Зло, способное в своем стремлении к мировому абсолютному господству истребить что угодно, даже саму Землю.

– Ладно, ба, – остановила рассуждения Софьи Михайловны Клавдия, измученно вздохнув, – как-то я не готова сейчас выслушивать и вникать в подобного рода