Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - Надежда Ароновна Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо того чтобы учиться отличать художественное от нехудожественного по формальным признакам (а не по качеству текста, что было бы куда интереснее и полезнее), стоит заниматься анализом разных художественных текстов. Эффективен такой путь: как можно более точно и тонко сформулировав впечатление от произведения или фрагмента, попытаться понять, какие именно языковые особенности способствовали такому впечатлению. Если же это не удается, будем действовать иначе: вглядимся в текст, чтобы отметить все сколько-нибудь непривычное, необычное, не соответствующее нашим представлениям о правильном и общепринятом; среди этого «неправильного» очень часто обнаруживается свойственное тому или иному функциональному стилю – публицистическому, официально-деловому, разговорному. Когда эти отклонения от нормы осознаны, нужно спросить себя (и учеников), зачем они, как они влияют на восприятие прочитанного.
Обратимся к конкретным примерам.
Прочитаем отрывок из книги Ю. Коваля «Самая легкая лодка в мире».
Кривые и толстенькие коряги, торчащие из воды перед носом «Одуванчика», с шумом хлопнули крыльями и поднялись в воздух, превратившись в утиную стаю…Шуршащий взрыв раздался в камышах – вытянув зеленую шею, взмыл в небо запоздавший селезень.
– Все, – сказал капитан, – дальше нам не пройти.
Поперек макарки лежала почерневшая сучковатая береза. Как видно, ее принесли сюда рыбаки или охотники, гуляющие в болотах. Береза была как бы мостиком через макарку.
– Попробуй ее утопить, – сказал я. – Тогда проплывем над нею.
Капитан-фотограф поднялся и, упираясь веслом в дно, встал одной ногой на березу. Медленно, неохотно береза затонула под его тяжестью, да и сам капитан ушел в воду по колено.
Я подтянулся за куст – нос лодки въехал на березу. Капитан выхватил из воды ногу, закинул ее в лодку – и береза всплыла, глухо толкнулась в дно «Одуванчика» и подперла нас снизу.
Все стало на свои места. Капитан сидел на своем месте, я на своем, береза вернулась на свое. И мы сидели на березе.
Впереди, за березой, – капитан, сзади, на корме, – я. При желании мы могли покачаться как на качелях, но плыть назад или вперед никак не могли.
– Сели, что ль? – достаточно хладнокровно спросил капитан.
Напряженно вглядываясь в дно лодки, я искал пробоин. Мне казалось, что острый сук впился в платье нашей общей теперь с капитаном невесты, вот-вот разорвет его и мы не то что утонем, а повиснем посреди макарки полумокрые, полузатонувшие.
– Сидим, – ответил я, – пробоин не видно. Надо бы снова утопить березу, тогда прошмыгнем.
– Твоя очередь утопливать, – справедливо указал капитан.
Кое-как приподнявшись, я шагнул из лодки в воздух, стараясь наступить на березу. Она уклонялась от моей ноги, увертывалась. Нога летала в воздухе над водой, замах ее пропадал, она уже не знала, что делать. Вернуться в лодку нога не могла, для этого надо было от чего‑то оттолкнуться. Ударом весла капитан подвинул ко мне березу, и нога в отчаянии рухнула на нее.
Береза сразу затонула, и я сделался человеком набекрень. Правая нога уходила в воду, левая подымалась вверх и уплывала вперед с «Одуванчиком».
Схватив себя за колено, я выволок ногу из воды и свалился в лодку. Береза не успела всплыть, как «Одуванчик» шмыгнул вперед, проскочил, и теперь уже никакого пути назад не было. Всплывшая береза покачивалась за кормой[187].
Сверим впечатления. Я не знаю человека, который, раньше или позже, не расхохотался бы, читая этот отрывок, при всем сочувствии к героям, которые попали в трудное, даже кажущееся безвыходным положение. Конечно, если человеку не смешно, пытаться объяснить ему, что здесь смешного, невозможно (вспомним фильм «Укрощение строптивого», в котором герой Челентано заливается слезами, глядя на экран, где показывают комедийное падение с лестницы: «Ему же больно!»). Но если смешно (а бывает еще кроме веселья радостное изумление от того, как все удивительно рассказано), интересно разобраться, как это сделано.
Самое необыкновенное место, при всей узнаваемости ощущений героя, – третий от конца абзац, рассказ о второй попытке утопить березу. Прежде всего моим ученикам разного возраста приходила в голову такая мысль: «Здесь нога олицетворяется, можно так сказать?» Так сказать, конечно, нельзя, но, наверное, ненамного лучше сообщить, что при описании движений ноги использовано олицетворение. Дело ведь не в том, чтобы приискать явлению более или менее подходящее название, найти место в существующей классификации, это по осмысленности действий равносильно тому, чтобы сказать: «Стиль этого текста художественный», – и успокоиться, прекратить дальнейшие размышления. Комический эффект достигается в основном употреблением глаголов. Нога здесь, во‑первых, ведет отдельное от человека существование (она «летала, рухнула, уплывала, не могла вернуться»), а во‑вторых, при этом наделяется разумом и чувствами («не знала, что делать, в отчаянии рухнула»; наверное, это метонимия – ведь в действительности весь герой, а не нога, являющаяся его частью, не знал, что ему делать). Заметим, что в других случаях и капитан, и герой-рассказчик обращаются с ногой, как с чем‑то отдельным от них, но неодушевленным: капитан свою ногу «выхватил из воды» (а не вытащил или хотя бы выдернул), рассказчик – «выволок». Береза же предстает вполне одушевленной (она затонула «неохотно, уклонялась от ноги, увертывалась»), как и «Одуванчик», который в конце «шмыгнул вперед» (сравним с репликой героя: «Тогда прошмыгнем»).
Однако веселая игра «живое-неживое» началась – и это без труда замечают дети – раньше, с первого предложения, когда «кривые и толстенькие коряги с шумом хлопнули крыльями и поднялись в воздух». Похож ли этот полет толстеньких коряг на позже описанный полет ноги? И да, и нет: на этот раз в переносном значении употреблены не глаголы, а существительное. Как передать смысл первого предложения скучно, но точно? «Сначала нам казалось, что перед носом лодки коряги, а потом оказалось, что это утки; это стало ясно, когда они хлопнули крыльями и поднялись в воздух». «Коряги» вместо «утки, похожие на коряги» – скрытое сравнение, то есть метафора. Но метафора необычная, потому что скрытым сравнение остается недолго, почти сразу раскрывается, объясняется: «превратившись в утиную стаю». А если еще точнее, мы, безусловно, догадываемся, что в конечном счете перед нами всего лишь сравнение, скрытое или явное, но написано об этих утках-корягах так, что остается маленькая вероятность обыкновенного сказочного превращения. По всей видимости, автор вообще избегает всяких «кажется» и «как будто»; вспомним, к примеру, фрагмент из другой его книжки: «Матрос <это кличка пса>, которому в жизни тоже не везло, залез на лавку и улегся, свернувшись. Он превратился в рыжую пушистую подушку. Вася положил голову на эту подушку и скоро заснул, слушая, как бурчит у подушки в животе»[188].
Можно заметить
