Город на холме - Эден Лернер

− А то нет. Я каждый день его преодолеваю. Элеонора Рузвельт говорила: женщина, она как пакетик чаю – не поймешь, какого она по-настоящему цвета, пока в кипяток не опустишь.

− А кто такая Элеонора Рузвельт?

− Иди на базу. Ури за тобой зайдет, и я тебе расскажу кто такая Элеонора Рузвельт. А сейчас мне пол мыть надо.

− У меня сегодня вечером наряд. А завтра вечером я свободен.

Выйдя за ограду, я оглянулся и увидел, что Хиллари энергичными движениями выжимает над ведром тряпку, в которой даже с такого расстояния можно было узнать флаг Палестинской автономии. Зачем они это делают? Ведь всем от этого только хуже.

На коллективный шабат у меня попасть не получилось из-за службы, но пару раз навестить к ужину семейство Страг все-таки удалось. По дороге от базы до дома Ури успел рассказать мне, как стыдились родители его, вернувшегося из Газы, как он впервые увидел Хиллари на какой-то экскурсии вот по этим холмам, как во время демонтажа очередного форпоста она сидела на развалинах и плакала: “How can our fellow Jews do this to us?”[90]

− И знаешь, что я сделал? Уже три года соблюдал, в йешиве по вечерам учился, все как полагается, на шидухи выходил. Как будто ничего этого не было. Просто подошел и сказал: “Hillary, will you please marry me?”[91]

Почему меня не хватило сказать Малке то же самое, не смотря ни на что?

В конце третьей недели моего пребывания в Хевроне из снайперской винтовки обстреляли район Авраам Авину. Погиб ребенок, а его мать получила пулю в коленку. Обстрел был произведен из района Баб-эль-Хан. Командование очень встревожилось наличием у арабов снайперской винтовки. Раньше ничего кроме “калашей” у них не водилось. Я как раз удивлен не был. Им собирают столько денег в рамках гуманитарной помощи, а на всю H2 (население 30000 человек) нет ни одного акушерского пункта. Зато закупиться снайперскими винтовками и стрелять по евреям − это, очевидно, достойное применение международных пожертвований.

И снова рейд. Многоквартирный жилой дом, все перевернуто вверх дном, женщины и дети плачут, старики в ужасе, мужчины длинными рядами стоят лицами к стене в наручниках и повязках на глазах. Ищем снайперскую винтовку. Выскочили на крышу. Пахнет гарью, где-то что-то жгут. Вот она, наша пещера Алладина, уж не знаю, как его там зовут. Ящики, накрытые брезентом, все новое, смазанное, одна початая коробка патронов.

− Держите! Уйдет!

Я увидел только силуэт, прыгающий с крыши, и рванулся за ним. Что-то подсказало мне, что он не торопится стать шахидом и что там есть другая крыша. Так и есть, вот он, дом пониже. Но расстояние не маленькое. Он с детства прыгал по этим крышам, я а могу и не рассчитать. Он заметил мое замешательство и крикнул:

− Ну я стрелял, я! И что ты мне сделаешь? Ну и трусы же вы!

Надо же, я не помню, чтобы когда-нибудь с безопасного расстояния целился в женщину с ребенком. Но самое ужасное, что прицелиться в него не получается и надо прыгать. Ладно, подумал я, скидывая бронижилет. Ии рацон мильфанеха[92].

Бетонная поверхность ударила по подошвам, и я понял, что спасен. Я догнал его, и мы сцепились. Автомат мешал, болтаясь за спиной, но девать его было некуда. Осколки и обломки, разбросанные по крыше, врезались в спину. Мне удалось все-таки его оседлать, начать душить, и я услышал, как трещат его ребра у меня под коленом. Или, может быть, мне это только показалось.

Наверное, мы все-таки долго катались, потому что за это время наши успели попасть на крышу традиционным способом.

− Да ты что его, убивать собрался? – прозвучало у меня над головой, и я почувствовал, как меня буквально за шкирку оттаскивают от этого человекообразного.

− А что, я должен что-то другое с ним делать? – искренне удивился я.

Существо хрипело и откашливалось, но было живо. Настолько живо, что отыскало меня глазами и нагло осклабилось. Я попытался встать и острая боль стрельнула в лодыжку. Похоже, я чего-то там вывихнул, совсем как юная жительница Хан Юниса, сиганувшая на головы ненавистным оккупантам. Как я еще бегал на этой ноге. Взглянув на запад, я наконец понял, что там горело. Какой-то магазин на улице Шухада, она же улица Царя Давида. Вернувшиеся с похорон маленького Авреми поселенцы его подожгли. Потом от Хиллари я узнал, что мать мальчика, Одая, просила их этого не делать. Но кто женщину слушать станет.

После рентгена, показавшего, что ничего не сломано, но много чего вывихнуто и растянуто, врач дал мне пузырь со льдом, обезболивающее и велел сидеть тихо. Поджигать магазин, принадлежащий абсолютно постороннему человеку, действительно, глупо. Какой магазин может быть у подобной швали? Он только и умеет что убивать. Но почему мне не дали его прикончить, кому нужна эта комедия с военным судом. Его несколько лет подержат в тюрьме, а потом отпустят в рамках очередной гуманитарной инициативы. Он вернется в Хеврон и будет ходить здесь по улицам как победитель и ухмыляться в лицо Одае, потерявшей ребенка. Надо сделать с ним что-нибудь такое, чтобы он жить больше уже не хотел. Все равно, пока не заживет нога, я не могу ехать ни в какой Узбекистан.

Я с трудом доковылял до дома Страгов и решительно постучал в дверь.

− Ты дверь решил сломать? – напустилась на меня Хиллари. – Ребенок спит.

− Извини. Мне нужно у тебя кое-что одолжить.

− Что?

− Туфлю.

− Что, прости?

− Туфлю. Для воспитательной беседы.

Пауза.

− Я поняла. Сейчас принесу.

Путь обратно занял на десять минут дольше, нога отчаянно болела. У ворот базы толпилось несколько местных поселенцев и еще какие-то незнакомые личности из Кирьят Арбы.

− Шрага, так ты не арестован?

− Пока нет.

Слухи тут расходятся, как в Меа Шеарим.

На базе я разыскал Эзру и изложил ему свой план. Он посмотрел на меня так, будто не видел никогда раньше.

− Ты думаешь, это аморально?

− Я думаю, это гениально. Просто не могу поверить, что это ты. Ты, чинивший в арабском доме унитаз. Ты, никому из них не сказавший грубого слова.

− Семья Идрис виновата только в том, что их дом расположен так, как расположен. А этот… сам признался. Он гордится. Он смеется над нами, он уверен, что его не казнят. Я не люблю оставлять работу недоделанной. У меня бзик такой.

− Если ты действительно хочешь, чтобы он покончил с собой, то твой план нуждается в изменении. Ну, кто его здесь увидит? Десяток солдат и десяток задержанных. Это надо заснять на видео и выставить в интернет, чтобы видели все. Тогда он точно будет опозорен.

Мне такое даже в голову не пришло. Я не рос с видео и интернетом.

− У нас нет камеры.

− У нас есть камера, – ответил Эзра, доставая из кармана мобильник.

− Эзра, ты будешь иметь неприятности.

− Кто бы говорил.

Дальнейшее я помню только рваными кусками диалога. Помню собственную сосредоточенность патологоанатома, разрезающего труп на столе. Я помню, что в комнате было много солдат, что с других задержанных сняли повязки. Помню свое удивление, что убийца Авреми явно крупнее и выше среднего, уж точно не меньше меня. Странно, что на крыше я этого не почувствовал. Я снял с него повязку. Приподнял дулом М-16 его подбородок и тихо спросил:

− Ты меня узнаешь?

Он сфокусировал взгляд.

− Еще бы. Я думал, крыша под тобой проломится. И как там бедный ребенок? Уже похоронили? Воображаю, как поселенцы с ума сходят.

Странно, я вот не усмотрел в убийстве ребенка повода для веселья.

− Мы не закончили.

− Ты будешь бить связанного?

− Хас ве шалом[93]. Я не собираюсь жертвовать своим кайфом от честно сделанной работы. Сейчас я тебя развяжу и мы закончим. Если ты мужчина – сопротивляйся, мои друзья не будут тебе мешать. Если нет, то не обессудь, все претензии к Аллаху, который создал тебя тем, чем создал. Вопросы есть?

Ну почему он так похож на человека? Нормальное лицо, неплохой иврит, удостоверение студента медицинского факультета университета Аль-Наджа, что в Наблусе. Он еще не одной жизни не спас, а две уже успел разрушить. Не похожий на голь перекатную, с которой мы обычно имели дело, родом из зажиточной семьи, он решил доказать своим более бывалым друзьям, что тоже участвует в сопротивлении. А заодно и новый гаджет распробовать. Тошно, неприятно, но я обязан. Ради тебя, Одая.

Я оказался прав. Он не был ветераном стычек с евреями – очевидно, до меня его никто не бил вообще. Он просто не привык. У меня даже дыхание не участилось, а он согнувшись в три погибели, закрывал голову.

− А вот сейчас начинается самое интересное, – услышал я свой собственный голос, еще более хриплый и монотонный, чем обычно. – Я с тобой закончил, но у меня для тебя еще есть привет от еврейской общины Хеврона. Алекс, дай сюда пакет.

Я переложил туфлю из правой руки в левую и ударил наотмашь два раза. Следующие удары уже были гораздо легче, практически не удары, а касания, но ему хватило. От его гонора ничего не осталось, он рыдал, лежа в позе эмбриона на полу[94]. Я застегнул наручники и разогнулся под бурные аплодисменты. Красный огонек у Эзры в руке погас, и я обратился к людям: