Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотела бы я написать, что встреча с друзьями, с любимым приглушила боль или что я почувствовала скоротечность жизни и переполнилась благодарностью за их дружбу со мной, а поэтому решила прямо там и тогда жить каждый день, как будто он был последним! Я принялась вышивать на подушках фразы carpe diem и «у всего есть причина»… Однако во мне не были зашиты все эти вдохновляющие цитаты, и ничто не казалось мне ценным. Когда мои друзья пережили собственное потрясение от услышанного, когда они полезли в свои карманы и не достали оттуда ничего, кроме «Ого!» и «Привет, крошка», что-то у меня внутри затвердело, и этот мелкий камушек быстро превратился в солидный камень. В него обратилась не вся я целиком, нет, он был небольшой, но я чувствовала, как он там грохочет. Рядом с нашим бильярдным столом стояли три человека, которых я любила больше всех на свете, и мне хотелось разбить им головы своим кием. Глядя на их безмолвие, я начала отчетливо понимать, что за камень у меня внутри. Это была ярость. Рядом были друзья, пришедшие ко мне в тяжелейший момент, а то, что бушевало во мне сильнее всего, была ярость. Я ненавидела себя за это.
Однако я не знала, что сказать, и продолжала играть в пул и пить, хмурясь в перерывах между рюмками. Я не ела ничего, кроме нескольких кусочков чизстейка; уже после второго бокала пива меня должно было немного размазать, но вместо этого желанного тумана все вокруг наоборот обострилось, как будто чем больше я пила, тем более четким становился мир вокруг. Никто из этих ребят не был к такому готов. «Совсем скоро, – подумала я, – я останусь одна со всем этим».
Когда в одиннадцать часов начались новости, я на цыпочках прокралась к телевизору, чтобы прибавить громкость, и уселась на сукно стола в окружении брата и друзей. Мэтт положил руку мне на плечи, и тяжесть ее никак не ощущалась. Новостью вечера стал наш отец, и я подумала, что меня сейчас вырвет, но я подавила этот позыв и покрутила гладкий бильярдный кий между большим и указательным пальцами. На экране показывали те же кадры, что и раньше, которые я вроде бы запомнила, но в этот раз фрагмент был длиннее и был забит интервью с соседями. Одна женщина посмотрела в камеру и сказала: «Он казался таким милым человеком. Мы в шоке от того, что такое могло здесь случиться». Еще один сосед: «Он нам нравился. Он был таким дружелюбным. Этот случай показывает… никогда не знаешь про людей до конца». Эти клише повторяются веками, когда происходят преступления. Я задавала себе вопрос, что заставляет людей быть настолько слепыми к опасности? Как они могли встречать моего отца – или жить с ним – и не видеть, кто скрывается внутри этого человека? Камень в моем желудке перевернулся, и гнев вырвался наружу; я злилась не на друзей или Майка за то, что они не знали, что сказать. Я злилась потому, что они были удивлены.
И эта моя ярость была несправедлива, но травма не описывается в терминах справедливости или логики. Агония этого состояния пропитана солипсизмом, вы не можете увидеть дальше своего взгляда, своей боли. Никогда не случалось посиделок с друзьями или родными, где я рассказывала бы им об отце, которого они не могли увидеть так ясно, как видела я. Конечно, я годами вопила об этом при помощи всех известных мне способов: готических доспехов, сантиметровых шрамов на руках от ножа, наркотиков, выпивки и секса. Но я ни разу не сказала: «Знаешь, мам, мой папа насилует меня» или «Мишель, если я поздно вернусь домой, отец может врезать мне по ребрам». Говорить о страхе вслух было невозможно; я уже один раз это сделала – в тот свой день рождения, когда он избил мою мать. Цена этого разоблачения просто была слишком высокой.
И сейчас, в ожидании новостей, я поняла, что была права. Цена действительно была чересчур высока. Он мог убить меня, мог убить нас всех.
Локоть Майка толкнул меня в грудь, и я уставилась в телевизор. Там мы впервые увидели официальное подтверждение: его имя и незабываемая фамилия были написаны без ошибок внизу экрана толстыми желтыми буквами.
Наш отец был мертв.
* * *
Через несколько секунд мой телефон зажужжал: звонила мать. Сколько адреналина пробежало по ее венам, когда она увидела новости – когда она представила, что сейчас ей придется сообщить немыслимое своим детям?
Я вышла на улицу и первым же делом сказала в трубку:
– Мы уже знаем.
– Боже мой. Майк с тобой? У вас все хорошо? – спросила она, ее голос напоминал шум прилива.
– Да, – сказала я. – У нас все хорошо. Мы в баре.
– Не садись за руль, Лиза. Пожалуйста, не садись. Давай я приеду и заберу вас. Вы оба можете остаться у меня.
– Хорошо.
– Я не верю, что это случилось, – сказала она. – Я не верю, что он сделал такое.
Камень у меня внутри подскочил.
– Мы скоро приедем к тебе, – сказала я. – Нас подвезут.
Вернувшись в бар, я сказала только: «Мама знает», – после чего схватила свою пинту и выпила ее. Затем я смахнула ключи со столешницы: «Поехали».
Когда мы подъехали, я уставилась на входную дверь, на обломанный латунный дверной молоток, который висел в центре венка из переплетенных веток. В конце дома окно той комнаты, которая когда-то была моей спальней, светилось тусклым рыжеватым светом. Мне было интересно, всегда ли оно так светилось – должно быть, даже без включенного света остатки всего того, что произошло в этой самой комнате, заставляли ее пылать.
Через выступающее окно гостиной было видно, как моя мать откинулась на спинку дивана, закрыв глаза или же устремив их в потолок. Она выглядела замечательно. Я отвернулась и стала смотреть вперед, в начало нашего лесистого тупика улицы.
– Скажи ей, что я позвоню завтра. Я не могу.
Майк перевел взгляд на меня:
– Слушай, ты должна хотя бы зайти и обнять ее.
Он был прав, но я не могла заранее сказать, что будет, если мать обнимет меня. Я могу начать плакать без остановки, но могу и прийти в ярость. Я
