Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис

– Что произойдет, если я не обращусь? – тихо спросила я.

– Округ избавится от тела.

– У него будет могила или вы его кремируете? – спросила я и высыпала ложку корма в миску пса.

– Мы бы рады похоронить тело, но не сможем. Могилы не будет. Только номер.

Я представила себе похороны в конце фильма «Амадей», где тела, зашитые в дешевые льняные мешки, бросают в братскую могилу, а сверху все собравшиеся бросают полные лопаты щелочи.

– Мисс, вам стоит поговорить об этом со своей семьей, но в конце концов решение за вами.

– Хорошо, – сказала я, хотя ничего хорошего не было.

– Ну, приятного дня.

Он правда так и сказал. Тебе не чужд этикет, чувак.

* * *

Есть люди, которые во время тяжелых событий обращаются к медитации или к молитве. Другие надевают кроссовки для ночной пробежки или отправляются в зал, чтобы быстро идти в никуда на эллиптическом тренажере. Мы же пошли в бар. Когда мы остановились на светофоре по дороге туда, мое сознание снова остановилось на этом слове: «Отдалились». Я уставилась на красный свет. Позже я встретила это слово в переводе «Одиссеи»: «И чтоб его без помех расспросить об отце отдаленном» [8]. Строка эта воспринималась очень странно. Как изменилась моя жизнь после окончательного отдаления отца? И, похоже, судмедэксперт мог употребить это слово в форме существительного или прилагательного, как будто «отдаленный» – это состояние или намек на большое расстояние, но он выбрал глагол, то есть выражение действия. Позади нас раздался автомобильный гудок, и я нажала на газ. Означало ли это то, что сделали со мной? Или я сделала это самостоятельно?

К счастью, в баре было мало народу, и мы уединились в задней комнате с бильярдными столами и телевизором. Мое тело пульсировало, и эта вибрация сидела настолько глубоко внутри, что я была уверена: если приложить ко мне стетоскоп, можно услышать, как кричит моя кожа. Мне нужно было напиться, причем очень срочно. Моя любимая барменша Филлис, угрюмая и прокуренная старушка, была на дежурстве, и прежде чем я попросила, она уже поставила передо мной «Гиннесс». Я попросила ее подкрепить это дело «Джемесоном».

– Может, когда-нибудь наступит ночь, где мне понадобятся обе руки, – пошутила я.

Шутка не зашла. Да и должна ли была? Казалось, что все знали, что происходит с нами, с нашим отцом, но для нее и шести человек, сидевших на табуретах в пабе, это был просто еще один будний вечер.

Мы ждали, когда к нам присоединятся три человека: Мэтт, Мишель и Кевин. Не отдавая себе отчета, я натирала мелом кончик своего кия, пока Майк разбивал шары, и думала о той ночи за много лет до того, как смогла легально выпивать, когда отец забрал меня из греческой школы на своем мотоцикле и отвез в разваливающуюся забегаловку, чтобы взять жареных креветок и моллюсков. Сидя за столом, я наблюдала, как он совершает обход, говоря на языке хлопков по спине и утробного смеха, а сама макала свое членистоногое в гору соуса тартар. Я смотрела, как он наклонялся к разным женщинам, и их стройные руки прощупывали его мускулы, пока эти женщины хихикали. Он исчез на время – на десять, двадцать, тридцать минут, – и я за это время с ликованием антрополога наблюдала за толпой в баре. Одна женщина склонила голову, чтобы прикурить, защищая зажигалку руками от несуществующего здесь ветра. Двое мужчин ругались и смеялись одновременно, балансируя на грани между тем, чтобы подраться или же обняться. Почти каждый, кто опрокидывал рюмку, гремел пустым стаканом о барную стойку, когда допивал. Когда отец вернулся, он поставил передо мной вишневую колу, увенчанную крохотной каплей мараскинового ликера, и бросил четвертак в музыкальный автомат. Заиграла песня You Are So Beautiful Джо Кокера, единственная американская песня, которую, как я точно знала, любил мой отец, и он закружил меня, пантомимой изображая медленный танец, перед тем как мои занятия бильярдом продолжились. Его словарный запас не был продвинутым, он не произносил ничего вроде «целевой шар» или «острый угол». Вместо этого он стоял напротив меня за столом и постукивал пальцем по тому месту, по которому я должна была попасть кием, чтобы загнать восьмерку в лузу. «Не забывай, – говорил он каждый долбаный раз, – геометрию изобрели греки». Позже, когда мы уже играли несколько часов, и я захмелела от кофеина и сахара в крови, мы забрались на его черный с золотым мотоцикл «Хонда» и полчаса ехали домой. На шоссе мы виляли между машинами: сто, сто десять, сто двадцать километров в час, мое тело прижималось к его телу, словно коала, а ветер закладывал уши.

Я и Майк не разговаривали; мы играли, и я вела за столом, это были лучшие три партии в моей жизни. Мне удавалось все: разбивание пирамиды, взятие шаров у бортика, дуплеты. Вечнозеленое сукно казалось небольшим и контролируемым. Я волновалась, что, играя так хорошо – причем еще и в тот момент, – я была больше связана со своим отцом, чем когда-либо, что он стоял рядом со столом и направлял мою руку, как тогда, в моем детстве. Я попросила Филлис, чтобы бухло лилось рекой.

Мишель и Кевин приехали с разницей в пять минут, и, хотя объятия Мишель немного помогли, ввести их в курс дела мне не особо удалось. История звучала все хуже с каждым ее пересказом. Мишель сказала: «Ого!» Кевин покачал головой и спросил: «Какого хера? – а затем присвистнул. – Вот черт».

Насчет приветствия людей по этикету «Британника для подростков» учит: «Если вы девушка, вам не нужно делать реверанс, если это не принято среди ваших друзей, но вы должны слегка поклониться во время рукопожатия – и по возможности улыбнуться! Не стоит стоять столбом и выглядеть хмуро».

Мэтт вошел и чмокнул меня в щеку, и какой бы я ни была застывшей – от всего происходящего, застывшая от его решения не приезжать ко мне домой – он все еще был любовью всей моей жизни. Но у любви всей моей жизни почти не нашлось для меня слов. Только «Привет, крошка». У меня не нашлось для него улыбки. Я сосредоточилась на своих туфлях, прежде чем пройти в уборную и закрыть там дверь. Я прижала ладони к прохладной фаянсовой раковине. В зеркале я увидела какую-то другую девушку: молодую женщину, которая мгновенно постарела. Я смотрела и смотрела, не отрываясь от своего отражения, но в один миг, словно напавшая икота,