Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

«R’gardez раг ci,

R’gardez раг lâ…»

(«Смотрите здесь,

Смотрите там…».)

Впрочем, если отделить два шедевра, все другие оперетты Робера Планкетта и Эдмона Одрана не снискали славы, хотя и Планкетт («Рай Магомета», «Сюркуф», «Два Дон Жуана») и Одран («Свадьба Оливетты», «Жилетта из Нарбонны», «Мисс Хелиетт» и особенно «Куколка»), несомненно, были прекрасными композиторами. Но остались в памяти только «Корневильские колокола» и «Маскотта». Сегодня и их почти не знают, редко к ним обращаются театры, однако мелодии популярны и радуют людей вот уже сто лет. Обе оперетты старомодны по либретто, в них немало буколики, ухода от той ориентации на современность, которая была характерна для ранних классических произведений Оффенбаха. Но сейчас хотелось бы понять причины успеха этих двух вещей. Ответ, казалось бы, прост: замечательная музыка. Однако уже говоря об «Орфее в аду», мы старались не отделять музыку от либретто, понимая под последним вовсе не только фабулу, ставя вопрос шире.

В создании двух упомянутых оперетт участвовали непосредственные продолжатели дела Мельяка и Галеви, много сотрудничавшие с Лекоком Клервиль («Колокола») и Дюро и Шиво («Маскотта»). Обе оперетты легко сблизить: в обеих налицо ракурс, который хотелось бы назвать «мистериальным». В «Кориевильских колоколах» полубезумный, а на деле просто хищный управитель Гаспар всячески поддерживает легенду насчет бродящих в старинном замке рода Корневилей привидений. В «Маскотте» обыгрывается сказочный мотив: девушка, приносящая счастье. Один из героев оперетты, герцог Лоренцо XVII из Пиомбино, до крайности суеверен, как и все остальные, верит решительно во все тревожные приметы (забегая вперед, сообщим, что особенно боится он встречи с черным котом).

Случайно ли, что именно эти два произведения так тесно связаны с миром «тайн»? Задержимся на этом.

Конец 70-х годов, 80-е годы XIX столетия, — казалось бы, годы стабилизации буржуазного строя. Со дня расстрела на кладбище Пер-Лашез прошло десять лет, вслед за убийством Александра II в Россию пришла выгодная для капиталистов реакция, в центре Европы расправляет крылья идея «пангерманизма», ярким апологетом которой предстояло стать уже готовившемуся принять престол кронпринцу Вильгельму. В Соединенных Штатах Америки окончательно забыта междоусобная война, начинается подлинный «расцвет» заокеанской (уже вмешивающейся в мировые дела) республики. Легко было счесть десятилетие сугубо деловым, для господствующих классов благополучным. Но это было только иллюзией.

Не вдаваясь в подробности политической атмосферы, укажем на одну любопытную деталь. Именно к этим годам относится почти повальное увлечение миром «таинственного». Русская по происхождению, Е. Блаватская проповедует якобы вывезенные ею из самых глубин Индостана оккультные откровения. На личности Блаватской позволительно чуть задержаться: лучшего по «опереточности» материала не давала история. Выросшая в чинной семье (мать и сестра — известные писательницы, кузен — С. Ю. Витте), в семнадцать лет Блаватская против воли родителей выходит замуж за человека на сорок лет старше ее, через три месяца бросает его, на английском пароходе без гроша в кармане уезжает в Константинополь, где работает в цирке; потом сходится с бродячим оперным певцом, попадает с ним в разные страны и города. Потом исчезает из виду; вновь вынырнув, сообщает, что долго жила в дебрях Тибета и вывезла учения «махатм», становится лидером теософов. И каких! Рише, Крукс, Лодж, Бутлеров, Фламмарион! Создается всемирное теософское общество. Появляется пресловутый Виллиам Стэд, утверждавший, что он переписывается с духами, и имевший множество поклонников.

Особенно любопытно, что эти «пророки» вновь вошедших в моду теософии и спиритизма небывалый успех имели в цитадели деляческого общества — за океаном. Но подлинным центром порядком вульгаризованного оккультизма оставался Париж. Рядом с финансовыми аферами и кажущимся преуспеянием возникла боязнь за будущее, почти отчаяние; напомним, что с этими годами связано появление таких мрачных, извращенных литературных произведений, как «Орля» Мопассана и «Там внизу» Гюисманса.

Легко заметить связь между двумя произведениями опереточного искусства, успех которых едва ли не превзошел успех «Парижской жизни» и «Дочери мадам Анго», и учениями многочисленных вождей неоспиритуализма. В какой-то мере это позволяет считать, что Одран и Планкетт продолжили то, что блестяще начали Оффенбах и Эрве. Разоблачается сказка управителя Гаспара, осмеивается боящийся черных кошек Лоренцо XVII.

То, что Михайловский считал величайшей заслугой театра «Буфф Паризьен», как оказалось, не ушло и то и дело прорывалось на подмостки оперетты. Но легкая по существу сатира «Орфея в аду» вовсе не так проста, как кажется. Напомним, что Орфей весьма причастен к миру таинственного, к потустороннему миру, к жестокому во многом культу Диониса. Будто лишенная ореола «загадки» царица Спарты всячески сближается с теософскими учениями. Ну, конечно, и герои повести о маленькой нормандской деревушке и распевающие «га-га-га» и «бе-е» Пипо и Беттина далеки от «инфернальности». Но далеки относительно, все-таки перекличка налицо. Мотив этой — трактуемой легко, только в шутку — инфернальности идет в истории оперетты дальше, достаточно вспомнить некоторые оперетты Салливана, загадочные пляски в «Цыганской любви» Легара и вызывающую улыбку, но имеющую большое значение для действия историю с «гипнозом» в «Баядере» Кальмана.

Вспоминая шедевры Планкетта и Одрана, остановимся на важнейшем обстоятельстве. Авторы оперетт взяли у Оффенбаха не только сатирические мотивы, не только аналогию с мифами (тема девушки, приносящей счастье, по-иному существует в легенде о Пандоре), но и утвердили одно из главных отличий оффенбаховской оперетты. И «Корневильские колокола» и «Маскотта» как бы издеваются над потусторонним миром, над уже начавшимся в обществе декадансом, над тревогами чувствующего опасности впереди буржуазного общества. В обеих вещах мажорное, романтическое начало, пришедшее к Оффенбаху от итальянской новеллы XV века и Вольтера, торжествует. Героиня «Маскотты» Беттина приносит счастье. Но ей в высшей степени наплевать на эгоистическое «счастье» герцога Лоренцо и фермера Рокко, она жаждет своего, человеческого счастья. И она уступает зову возлюбленного, Пипо, уходит в спальню… и — конец ее чарам. В пасторальном нормандском местечке Корневиль все вертится вокруг веселой, далекой от инфернальности ярмарки, именно здесь Серполетта исполняет полную задора песенку. (Через тридцать пять лет талантливый земляк и друг Кальмана Виктор Якоби пошел вслед за Планкеттом, написав очаровательную «Ярмарку невест».)

Проходя через десятилетия, оперетта делала свое пусть не определяющее историю, но с историей тесно связанное дело: укрепляла веру в значимость не мрачных тайн Аида, а прекрасной яви земного существования.

Вряд ли очень интересна биография Планкетта, начавшего с сочинения военных маршей и внезапно предъявившего «Корневильские колокола». Стоит только упомянуть, что при появлении оперетта вызвала единодушно враждебный прием у критиков — «не более, чем набор случайных полек, вальсов, песенок». И снова публика валом повалила и в Париже, и в Лондоне, и во всем мире. Увы, ничего равного Планкетт не