Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики - Владимир Валентинович Фещенко

аномальной структуре на одном уровне языка (лексическом) высказывание может оставаться в рамках языка на другом уровне (грамматическом). При этом виртуозность созданного таким образом экспериментального текста сделала его поистине «звездным» в русской и зарубежной лингвистической литературе. Ф. Н. Двинятин даже предложил рассматривать его как поэтическое произведение, сходное с заумными текстами русских будетлян, а его автора – как участника рождения новой русской поэтики и поэтической практики [Двинятин 2003]66. Для самого Щербы этот пример подчеркивал значимость лингвистического эксперимента и «отрицательного языкового материала» не только в обучении языку, но и в понимании сущности языковых явлений. В частности, этой фразой иллюстрировался важный тезис о том, что в сознании говорящего всегда присутствуют абстрактные грамматические структуры, подчас даже не нуждающиеся в лексически нормальном наполнении.

Примеры подобных упражнений Щерба при желании мог бы почерпнуть из существующей поэзии футуристов, например из стихотворения И. Терентьева «Серенькiй козлик» 1918 года:

моснял мазами сено кутка неизверная тена фразам исчерна нерно прокатом Окатом высокотом вуста уста стали сихи мелбормхаули мотма борма смений выборма вылисма вымотма выбормотался гений Вот Как [Игорь Терентьев 2012: 96].

Не исключено, что именно такие стихи могли вдохновить русского лингвиста на его лексико-грамматический эксперимент. Обратная процедура – сохранение лексической нормы в синтаксически аномальном сочетании – проделывается В. Шершеневичем в стихотворении «Московская Верона»:

Лежать сугроб. Сидеть заборы. Вскочить в огне твое окно. И пусть я лишь шарманщик старый, Шарманкой, сердце, пой во мне. Полночь молчать. Хрипеть минуты. Вдрызг пьяная тоска визжать. Ты будь мой только подвиг сотый, Который мне до звезд воспеть [Шершеневич 1996: http].

Аномальное высказывание о «глокой куздре» стоит, таким образом, рассматривать в ряду собственно поэтических экспериментов, сопутствовавших в 1910–1920‐е годы становлению новых концепций языка. Для Л. В. Щербы лингвистический эксперимент служил подспорьем в его теории «речевой деятельности» как баланса между «языковой системой» и «языковым материалом», что, в свою очередь, являлось развитием теории Ф. де Соссюра. Тем временем один из прямых учеников Соссюра, французский лингвист А. Фрей, в 1920‐е годы разрабатывал собственное расширение соссюровской концепции, которое он назвал «грамматикой ошибок». На основе анализа аномальных фактов языкового употребления он стремился «создать грамматику на материале того, что грамматику отрицает» [Фрей 2006: 5]. В той же Франции 1920‐х подобными опытами занимались и поэты. Можно вспомнить практику «изысканного трупа» у сюрреалистов: слова в фразах нанизывались по определенным грамматическим правилам, но без заранее определенной семантической связности. Собственно, само название этой поэтической игры обязано одной из таких получившихся бессвязных последовательностей вокабул: «Изысканный труп выпьет молодое вино». Недалеко от таких лингвистических экспериментов по «абсурдизации» высказывания в те годы отстояло и творчество «чинарей» – А. Введенского и Д. Хармса.

Очередным шагом в концептуализации аномальных высказываний стал интерес к аномальным высказываниям в философии языка. Так, британские лингвисты и литературные критики Ч. К. Огден и И. Ричардс в важном труде 1923 года по семиотике и теории значения приводят в пример фразу, изобретенную другим их коллегой и состоящую из несуществующих слов:

Suppose someone to assert: The gostak distims the doshes. You do not know what this means; nor do I. But if we assume that it is English, we know that the doshes are distimmed by the gostak. We know too that one distimmer of doshes is a gostak. If, moreover, the doshes are galloons, we know that some galloons are distimmed by the gostak. And so we may go on, and so we often do go on [Ogden, Richards 1972: 46].

Здесь демонстрируется, как и в русском примере Л. В. Щербы, что в языке возможно значение и без реально существующих денотатов и референтов. Знаки даже в таком аномальном высказывании имеют значение и, более того, допускают различные дальнейшие синтаксические операции по анализу этого значения. Если говорить об английской традиции нонсенса, обладающего тем не менее каким-то смыслом, невозможно не упомянуть Л. Кэрролла с его Jabberwocky из «Алисы в Зазеркалье». Наибольшую известность и «лингвистическую славу» получило следующее стихотворение:

’Twas brillig, and the slithy toves Did gyre and gimble in the wabe; All mimsy were the borogoves, And the mome raths outgrabe [Carroll 1939: 140].

Несмотря на лексические аномалии, напоминающие щербовскую «глокую куздру», этот текст породил внушительный объем комментариев у лингвистов, что говорит о том, что аномалия вовсе не равняется бессмысленности. Однако, в отличие от толкований Соссюра, Щербы и Огдена – Ричардса, аномалии приобретают здесь характер гибридизации, то есть аномального слияния различных слов в одно. Сам Кэрролл назвал устами своей героини такие смешанные слова-гибриды «словами-саквояжами» (portmanteau words). Примеры таких слов: fuming + furious = frumious. Richard + William = Richiam. По справедливому замечанию Б. А. Успенского, подробнейшим образом останавливающегося на расшифровке