Мертвый час - Валерий Введенский

– С удовольствием, Дмитрий Данилович.

– Тогда пишу записку супруге.

После обеда Тарусов пытался диктовать Лизе бумаги по делу Фанталова, однако ничего путного не вышло: слова не строились в фразы, предложения в абзацы, абзацы в страницы. Князю мешало вожделение. Хотелось сорвать с Лизы дорогое платье и тут же на столе…

Не будь в доме слуг и Урушадзе, князь не сдержался бы. Да и Лиза была не прочь, всячески подчеркивала свой интерес. То посмотрит призывно, то дотронется невзначай, то случайно тугой грудью упрется в плечо.

Князь злился, нервничал, извинялся:

– Вы уж простите, Елизавета Андреевна, не привык я диктовать.

– А вы не волнуйтесь, ваше сиятельство, все у вас получится. Просто успокойтесь и попробуйте.

Но князь не решился ответить даже на столь откровенный призыв.

А ровно в шесть Лиза поднялась:

– Мне пора. Иначе брат будет волноваться. Во сколько завтра прийти?

Дмитрий Данилович задумался. Утром домой заявится Сашенька. Если застанет в кабинете обольстительную девицу, может, не разобравшись, скандал закатить. Надо ее подготовить. Мол, ты сама идею со стенографистом подкинула. А что стенографистка, а не стенографист – тоже твоя вина. Не ты ли убеждала, что женщины столь же способны к интеллектуальному труду, как и мужчины?

– Приходите к двенадцати в Окружной суд, – решил князь. – Будете вести стенограмму. Вдруг апелляцию придется подавать?

Лично проводил Лизу до дверей. Когда целовал на прощание ручку, ее пальцы быстро сжали его ладонь. У Дмитрия Даниловича дыхание перехватило от счастья.

– До завтра, – прошептал он.

Лиза ответила ему взмахом своих чудных ресниц.

Когда Выговский с Таней уехали, к Сашеньке зашел Соломон.

– Что-то случилось? – спросила она, увидев его обеспокоенность.

– Нет. То есть да. Я осмелился привести Осипа Митрофановича, обер-кондуктора. Имеет сообщить что-то крайне важное.

– И где же он?

– На улице.

– Матрена, пригласи господина обер-кондуктора…

– Ваше сиятельство, лучше бы вам самой выйти. Разговор больно деликатный, – Соломон еле уловимым движением указал на Нину, которая чаевничала у Тарусовых.

Неужели опять что-то натворила?

Осип Митрофанович, ужасно стесняясь, посетовал:

– Я и к прокурору ходил, и к полицмейстеру. Оба прогнали, сказали, что спьяну мне почудилось. Али день перепутал. Но я ведь не ярига[123] какой. Этими вот глазами видел…

– Что? – потеряла терпение от столь долгой преамбулы княгиня.

– Не что, а кого! Князя Урушадзе. Двадцать четвертого июля он ехал в Петербург последней машиной, а утром двадцать пятого самой ранней вернулся.

Княгиня, не веря свалившейся с небес удаче, спросила:

– Уверены?

– Вот те крест! Навсегда запомнил тот день. Внучка потому что родилась. Не скрою, подмениться пытался, уж больно хотелось отпраздновать. Но не получилось. Однако радость меня переполняла, вот и хвастался пассажирам. Я ведь многих знаю. Урушадзе меня даже по плечу похлопал, а у самого слезы на глаза навернулись. Ихний-то ребенок помер, князь до сих пор из-за этого в себя прийти не может. Душевный потому что человек. Детки-то, они у всех помирают. У меня из десяти лишь трое выжили…

– Сможете завтра выступить на суде? – спросила княгиня.

– Завтра-то? Смогу. Как раз выходной.

– Спасибо. Огромное вам спасибо.

Жаль, телеграф закрыт, Диди не сообщить, не обрадовать. Ничего, узнает завтра.

С Четыркиными Сашенька столкнулась в купе первого класса.

«Как же умен и прозорлив Диди, – подумала она. – Иначе Глеб Тимофеевич увидел бы Таню, и эксперимент завершился неудачей».

– Ну-с! И какие испытания приготовил мне Дмитрий Данилович? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Глеб Тимофеевич, заняв место в купе.

Неужели у него дар предвиденья? Как бы лишнего не сболтнуть!

– Я в дела мужа не лезу, – улыбнулась Сашенька.

– Однако суды с его участием не пропускаете, – шутливо погрозил пальцем Четыркин.

– Я и позабыла про суд. К модистке еду на примерку.

– А Юленька, чтоб не кататься взад-вперед, модистку в Рамбове нашла. Хотите вас с ней сведет? Салон на Еленинской, Копосова фамилия.

Нина хмыкнула, Юлия Васильевна покраснела.

– Почитал бы ты лучше газету, Глеб, – с раздражением произнесла она. – Княгиня, наверно, подремать хочет, а ты с разговорами лезешь.

– Боже мой, боже мой, – запричитал Четыркин, раскрыв позавчерашнюю газету, которую купил на вокзале.

– Что такое? – поинтересовалась Юлия Васильевна. – Неужели немцы Париж взяли?

– Какой Париж? Катерину убили. В Москве нашли труп…

– Какую Катерину?

– Какую-какую? Красовскую. То бишь Мызникову. На вон, почитай. – Глеб Тимофеевич сунул газету супруге.

– Господи помилуй, – перекрестилась Юлия Васильевна.

– Как убили? – ужаснулась Нина. – Я ведь разговаривала с ней. Совсем-совсем недавно. Помните, она зашла, а вас не было…

– Да-с, к сожалению, разминулись, – горестно сказал Четыркин.

– Вы были знакомы? – удивилась Тарусова.

– Шапочно, – сказала Юлия Васильевна, возвращая мужу газету.

– Это ты шапочно, я знал ее преотлично. Во времена драгунской молодости Волобуев едва на Катеньке не женился. Но в итоге она вышла замуж за другого нашего приятеля, Юру Мызникова. Бедняга погиб в прошлом году. Так нелепо…

– Между прочим, из-за пьянства, – заметила Четыркина и пояснила для Сашеньки: – Возвращаясь с Асиной свадьбы, упал с парохода за борт.

– Точно, – чуть не вырвалось у Сашеньки, мучавшейся вопросом, где же она слышала фамилию Красовская. И вот вспомнила – на кораблике в Кронштадт противный брюнет рассказывал страшную историю про выпавшего пассажира, женатого на актрисе.

– Вот и Катерина за ним последовала. – На глазах Глеба Тимофеевича появились слезы.

– Все там будем, – снова перекрестилась Юлия Васильевна.

Нина разрыдалась:

– За что? За что ее убили?

– Наверно, любовник приревновал. Актрисы – они такие потаскушки, – с какой-то непонятной злостью предположила Юлия Васильевна.

– Неправда, – заявила девушка. – Красовская не потаскушка!

– Тебе откуда знать?

– Мы целый час с ней проговорили. Обо всем: о ее семье, о нашей, я даже фотографии показала…

– Семейные фотографии? – удивился Четыркин. – А почему я их ни разу не видел?

Юлия Васильевна пожала плечами.

– А знаете, Красовская предчувствовала, что ее убьют, – заявила Нина. – Сказала, что ей угрожает опасность. Смертельная опасность.

– Не сочиняй, – покачала головой Юлия Васильевна.

– Так и было.

– Почему об этом нам не рассказала?

– Забыла, – соврала Нина.

– А кто? Кто ей угрожал? – спросил Глеб Тимофеевич.

– Она не сказала.

Диди встретил жену с возмущением:

– Сашенька! Я опаздываю. Урушадзе с Выговским давно ушли.

– Почему не отправился с ними?

– Потому что должен знать точно: состоится маскарад или нет? На нем строится вся защита.

– Как видишь, состоится.

– Тогда я пошел.

– Нет, подожди…

– Не могу, до суда пятнадцать минут.

– Внизу пролетка, я попросила извозчика обождать. Осип Митрофанович, войдите.

Князь, выслушав обер-кондуктора, вскричал:

– Ура! Победа! Сашенька, ты умница, молодец, я тебя обожаю. Князь Урушадзе спасен. Знаешь, он ведь словно на казнь отправился. Не верит, что его спасу. Да я и сам не верил. Скорей, Осип Митрофанович, дорогой, поехали.

– Секунду, Диди, – опять остановила его Сашенька. – Знаешь, почему задержалась? Подумала, а вдруг маскарад не удастся?

– Теперь это не важно.

– Не скажи. Слово Четыркина окажется против слова Осипа Митрофановича. Один видел Урушадзе в Ораниенбауме, другой видел, как он ехал в Петербург. Кому поверят присяжные?

– Да, ты права. Сие непредсказуемо.

– Надо найти извозчика, которого Урушадзе нанял от Петергофского вокзала. Не пешком же он шел?

– А кто его вспомнит через две недели? Представь, сколько кавказских князей, одетых в венгерку, посещают Петергоф с Ораниенбаумом.

– Нельзя ли отложить слушание? Хотя бы до завтра? Выговский с Урушадзе съездили бы на вокзал…

– Постой… Князь оставил у нас свой свадебный фотографический портрет. Сашич, милая, вернись на вокзал. Покажи извозчикам…

– Я? Шутишь?

– В конце концов, кто меня втянул в эту историю?

– Мне надо переодеться, отвезти Татьяну. Я не успею, – оправдывалась Сашенька.

– Таню в суд отвезет Тертий. А ты, как оденешься, езжай на вокзал. Умоляю.

– Гонорарий пополам.

Глава пятнадцатая

Из стенографического протокола Елизаветы Фаворской:

Князь Дмитрий Тарусов, присяжный поверенный: Ваше высокоблагородие, вы извлекли пулю из дверного косяка?

Плешко Василий Иванович, полковник, полицмейстер города Ораниенбаума: Нет, конечно.