Мертвый час - Валерий Введенский

– Сифилис? А ты, пьянь, руку ей целовал, – накинулась на мужа Дуся Саночкина.

– Так за полтинник благодарил, – стал оправдываться Тимофей.

– Все, к себе больше не подпущу. Никогда. Спи на полу.

Сифилиса народ боялся не меньше холеры. Ведь заразившийся на отхожих промыслах мужик способен был заразить всю деревню – в банях мылись вместе, ели из общей посуды, да и нравы не были патриархальными. Масштабы бедствия усиливало невежество. Из-за постыдности заразившийся скрывал болезнь от родных, а когда правда вылезала наружу, уже они скрывали ее от соседей. Если заболевший был холост, его срочно женили, чтобы не остался бобылем. За помощью к врачу обращались редко, лечились у знахарей или народными средствами, самым «надежным» из которых считалось половое сношение с беременной.

– Ну и хрен с тобой. Не больно-то и хотелось. Ой, вашеродь! – Саночкин, содрав очередной кусок обоев, увидел дырку. – Не ее ищете?

Яблочков тут же согнал его со стремянки, поднялся вверх, достал из сюртука лупу, внимательно оглядел отверстие, засунул в него зубочистку и поковырялся.

– Что-то твердое внутри.

– Давайте лучше я. У меня пинцет с собой, – предложил Прыжов, раскрыв докторский саквояж.

Через пару минут пуля была извлечена. От удара она здорово сплющилась, но диаметр совпал с той, что Лешич обнаружил в теле Красовской.

– Вот спасибо. Помогли, очень помогли, Алексей Иванович, – рассыпался в благодарностях Яблочков. – Теперь мы сдвинемся с мертвой точки. А то парадокс: труп есть, а где убит, неизвестно.

– Можем идти? – спросила Дуся.

Увидев сегодня Арсения Ивановича, она почему-то занервничала, но, как ни пытался он ее разговорить, причину ее беспокойства не уяснил.

– Нет, постойте, – к удивлению Яблочкова, остановил дворника и его супругу Прыжов. – Давайте-ка определим местоположение убийцы и жертвы в момент преступления.

– Да разве сие возможно? – изумился Арсений Иванович.

– В данном конкретном случае – да. Судя по ожогам на платье и на теле, оба выстрела были сделаны с одинакового расстояния. То есть с вероятностью девяносто девять процентов, можем считать, одновременно. Это и позволит нам произвести реконструкцию. Сперва по наклону отверстия определим траекторию пули. Эй, дворник, встань-ка на стремянку.

Саночкин, кряхтя, снова поднялся по ступенькам. Лешич привязал к зубочистке белую шелковую нить, катушка которой всегда лежала в его саквояже для хирургических целей, и протянул дворнику:

– Вставь в дырку строго по наклону. Теперь вы, господин Яблочков, натяните нить под этим же градусом. Ну, а вас, мадам, – Лешич подозвал Дусю, – я сперва измерю.

– Нет, мы только пулю подписались искать. Про измеряться уговора не было.

– Да не боись, кусок сала не отвалится, – подначил жену Саночкин.

– Гляди, чтоб от тебя не отлетел, – показала ему кулак Дуся.

– Кончай базар, – прикрикнул Яблочков, достав «ремингтон». – Ну, быстро подошла к доктору, иначе стреляю.

– Ой!

Дворничиха подбежала к Прыжову. Тот, достав из саквояжа другую катушку ниток, размотал ее, продемонстрировав Яблочкову сделанный ранее узелок:

– После вскрытия я измерил расстояние от ступней Красовской до ожога на плече. – Лешич приложил к дворничихе нитку с узелком. – Звать-то тебя как?

– Дуся.

– Пониже Красовской будешь…

– Конечно, пониже. С шести лет тружусь, вот к земле и прибило. А барыням ни забот, ни хлопот, потому и растут в потолок.

– Красовской пуля чиркнула по плечу, тебе, Дуся, аккурат бы по виску прошлась, – отмахнулся от философских рассуждений дворничихи Лешич. – Надо найти точку пересечения нитки, которую держите вы, Арсений Иванович, с виском нашей Дуси. Там-то и стояла Красовская.

Яблочков, размотав катушку до пола, оборвал нить и прижал ее кончик сапогом.

– Теперь, Дуся, иди. Не торопись. Стоп! – скомандовал Прыжов. – Красовская стояла здесь. Теперь определим, где стоял убийца. Дайте-ка ваш «ремингтон». – Лешич с оружием наперевес медленно пошел вдоль нити по направлению к Арсению Ивановичу. – Увы, мы не знаем рост преступника. Если предположить, что совпадает с моим, значит стрелял отсюда. Если пониже – уже из шинельной.

– А если убийца выше вас?

– Нет, тогда бы он находился ближе к Красовской. И ожог получился бы сильнее, и следов пороха нашли бы много больше.

Отпустив супружескую пару, Яблочков расцеловал доктора:

– Вы – настоящий волшебник, Алексей Иванович. Теперь понимаю, за что ценит вас Крутилин. Поспешу к нему с докладом.

Девица была совершенна, словно статуя Дафны итальянского скульптора Бернини, фотографическим изображением которой князь часто любовался. Те же густые, убранные в незатейливую прическу, волосы, миндалевидные глаза, римский нос, круглый рот с сочными губами.

Справившись с охватившим волнением, присяжный поверенный пробормотал:

– Тарусов Дмитрий Данилович.

Дафна улыбнулась, отчего сердце князя забилось еще сильней, и звонко представилась:

– Лиза, Лиза Фаворская.

И протянула ручку. Дмитрий Данилович почтительно склонился. В голове его зазвучала дурацкая песенка:

Лиза, Лиза, Лизавета,Я люблю тебя за это,За конфеты, за духи,За высоки каблуки!

Девушка повернулась к Выговскому:

– Антон Семенович, – вскочил тот.

Ему тоже протянули ручку.

Дмитрий Данилович, кинув неодобрительный взгляд на Выговского, пояснил с пренебрежением:

– Помощник мой.

– Очень приятно, – Лиза окинула Антона Семеновича оценивающим взглядом, от чего тот неожиданно для себя покраснел.

– Давайте присядем, – в необъяснимом волнении произнес Дмитрий Данилович, опустился в кресло, но тотчас вскочил. – Хотите чай?

– Пожалуй, – опять улыбнулась Дафна.

– Тертий! Три чая! – громко крикнул Тарусов и снова сел.

Куплеты так и продолжали звучать:

Лиза, Лиза, Лизавета,Я люблю тебя за это,И за это и за то,Что целуешь горячо!

Господи! Хотелось выгнать всех и тут же ее обнять. И за это и за то.

Выговский, заметив замешательство шефа, поспешил на помощь:

– Где выучились стенографии?

– На курсах.

– Сложная наука?

– Для меня нет. Гимназию окончила с отличием.

– Что вы говорите? – всплеснул руками Выговский. – И я с отличием. В Вологде. Я оттуда.

– А я из Ставрополя, – призналась Лиза, глядя при этом вовсе не на Антона Семеновича, а на князя.

– Столицу приехали покорять?

Тарусов с Лизой, не отрываясь, уставились друг на друга. Замолчал и Выговский, почувствовав себя лишним. Выручил Тертий, который внес самовар, а чтоб хозяин внимание обратил, кашлянул.

– Ну-с, прошу к столу, – не без труда вышел из оцепенения Дмитрий Данилович.

– Погодите, князь, чашки принесу, – шепнул ему камердинер.

– Итак, вы жили в Ставрополе, – начал наконец разговор Тарусов. – Почему приехали сюда?

– Родители умерли, средств для существования не имею. А на службу в провинциальных городах девушек не берут. Прослышала, что в Петербурге иначе…

– Конечно, иначе, – опять вскочил Дмитрий Данилович. – В столице взгляды другие. Прогресс, знаете ли. Я с радостью вас возьму. Если, конечно, согласитесь.

И замолчал. Сердце его стучало от волнения.

Выговский еле слышно подсказал князю:

– Жалованье…

– Ах да! Конечно! Признаться, пока не размышлял над ним. Видите ли, моя адвокатская практика началась недавно. Много платить не смогу. Рублей семьсот в год вас устроит?

Выговский присвистнул. Ему платили ту же сумму.

– Но это пока, – не обратил внимания на возмущение помощника Тарусов.

– Я согласна, – улыбнулась Лиза. – Вот и убедилась. В столице все по-другому.

После чая Дмитрий Данилович надиктовал Лизе завтрашнюю речь. Следующие полтора часа ушли у нее на расшифровку. Просмотрев аккуратно исписанные мелким, но очень понятным почерком листы, князь пришел в восторг:

– Вы чудо, Елизавета Андреевна. Великолепно! С вами производительность моего труда повысится вдвое. Нет, втрое! Ведь мой почерк ужасен: напишу, а потом два часа бьюсь, чтобы разобрать собственные каракули.

Урушадзе от обеда отказался. За стол сели втроем – Тарусов, Выговский и Лиза. В честь нового сотрудника Дмитрий Данилович приказал подать лучшего вина. Он был весел, травил анекдоты и постоянно кидал на барышню многозначительные взгляды. Антон Семенович по-прежнему чувствовал себя лишним. Да и несоразмерность назначенного Лизе жалованья глубоко его задела. Потому, когда князь в конце обеда попросил его отправиться в Ораниенбаум, охотно согласился:

– Друг мой. Утром меня посетила мысль. Задуманный нами маскарад увенчается успехом, если Четыркин не будет знать, что дочь моя тоже укатила с дачи. Если тотчас поплывете в Рамбов, прибудете туда к семи вечера и успеете вместе с Татьяной вернуться вечерней машиной.