Мертвый час - Валерий Введенский

На выпускной бал Лиза надела мамино выходное платье голубого шелка с плиссированными воланами и бантами.

– Как вы прелестны, дитя, – восхитился ею член попечительского совета купец первой гильдии Горностаев.

По совету преподавателя словесности Алексея Алексеевича Реева Лиза поступила на стенографические курсы:

– Данная профессия словно нарочно придумана для девиц. Ума не требует, лишь внимательности и усидчивости. Ну и знания русского языка. А с этим у вас, Фаворская, полный порядок.

Девушка и раньше подозревала, что Алексей Алексеевич к ней неравнодушен. А после окончания гимназии он перестал это скрывать, встречал ее после курсов, угощал мороженым и сельтерской водой, провожал домой.

Вера Никитична ухаживаний Реева не одобрила:

– Твою красоту, Лизка, можно продать и дороже.

На день ангела, пятое сентября, Реев подарил девушке серебряную брошь. Лиза была так тронута, что даже чмокнула его в щечку. Оба смутились. Домой шли молча. Девица ожидала признаний, а может, и предложения руки с сердцем. Но Алексей Алексеевич так и не решился.

Войдя в дом, она увидела, что обеденный стол заставлен яствами, дорогими фруктами и вином. Лиза удивилась. Вера Никитична экономила на всем, дети питались чуть ли не объедками. А тут вдруг этакое угощение.

– Где шлялась, лахудра? – вместо поздравлений накинулась тетка. – Ждали тебя, ждали, а потом взяли и укатили.

– Кто ждали?

– Кто-кто? Гервасий Потапыч Горностаев собственной персоной. Хотел тебя, потаскушку, поздравить…

– За что, тетушка, такими словами обзываете?

– За то, что с нищим училкой амуры крутишь. А здесь предложение от уважаемого лица.

– Какое предложение?

Тетка усмехнулась:

– Какое девкам делают.

– Как так? Ведь Гервасий Потапович женат.

Вера Никитична расхохоталась:

– И чему вас в гимназиях учат? Женятся-то на деньгах. А для бесприданниц счастье, коли в содержанки позовут.

– Белены объелись?

– Дело говорю. И тебе счастье, королевой будешь жить, и мне облегчение. Каждое утро мучаюсь, чем вас, оглоедов, накормить? Лишний ты рот, Лизунчик.

– Вы пенсию нашу получаете, – напомнила девушка.

– А ты чужие деньги не считай. Свои пора зарабатывать. А Гервасий тебя не обидит. Собирайся, давай, скоро за тобой заедет.

– Нет.

Лиза думала, что тетка примется ругаться. Но, к ее удивлению, кротко сказала:

– Ну как знаешь.

Через полчаса деликатно постучала в дверь Лизиной комнаты:

– Младшие тебя поздравить хотят и угощений горностаевских отведать. Слюньками изошлись. Али выкинуть прикажешь?

Братьев и сестренку Лиза очень любила. А таких вкусностей они уже с полгода не ели. Вряд ли взбешенный отказом Горностаев потребует их обратно.

Нацепив новую брошь, Лиза вышла в столовую. Петя, Юра и Машенька кинулись ей на шею:

– С днем ангела.

– Винцо откроем? – подмигнула Вера Никитична, любившая пропустить рюмочку.

– Нет. Небось дорогое. Вино мы вернем.

– Давай тогда за твое здоровье моей клюквенной пригубим.

Лиза удивилась, тетка никогда раньше не предлагала. Может, потому что раньше Лиза маленькой была, а теперь вот восемнадцать лет.

От клюковки закружилась голова, Лиза едва со стула не упала. Тетушка захлопотала вокруг нее:

– В первый раз со всеми так. Приляг.

Обняв за плечи, отвела ее в комнату.

Очнулась девушка в чужой огромной постели, застеленной шелковым бельем. Лиза приподнялась на подушках, окинула взглядом невероятных размеров помещение с высокими потолками, уютно обставленное мебелью карельской березы и objets d’art[121], которое освещали несколько бронзовых подсвечников. Откинув одеяло, поняла, что нагая. Где ее платье? Фаворская вскочила, и тут раздался голос, обладатель которого сидел в глубине комнаты и с кровати был невидим.

– Уже проснулись, Лизавета Андреевна? Удивительно! Обычно после опия девушки спят целые сутки.

Лиза схватила одеяло, чтобы прикрыться.

– Полноте, Лизавета Андреевна. После того что меж нами вышло, стесняться поздно.

Девушка огляделась и, к ужасу своему, увидела, что простыня испачкана.

– Вы… вы надругались надо мной?

– И не раз.

– Это… преступление!

– Что вы, помилуйте! В моем возрасте это подвиг.

– Я в полицию заявлю…

– Прямо сейчас? Советую обождать до утра. Полицмейстер по своему обыкновению уже напился. Если разбудить – осерчает и арестует вас за нарушение общественного порядка. Поверьте старику, мы с ним дружим тридцать лет.

– Хотите сказать, у вас все куплено? И полиция, и даже губернатор.

– А вы умны.

– Я убью вас…

– Значит, не умны. Задумайтесь, прежде чем схватить канделябр. Ведь вас на каторгу отправят. Да-да! Полтора десятка лет проведете в кандалах среди воровок и потаскух. И даже если минует вас чахотка, здоровье будет подорвано, красота увянет, молодость пройдет. Никому не нужная будете доживать свой век где-то в Сибири, питаться с помоек и молить бога, чтоб поскорее вас прибрал. Уверяю: сто тысяч раз проклянете свой глупый детский порыв ударить доброго старичка его собственным канделябром. Потому что старичок добра вам желает, одевать готов как куколку, дарить подарочки дорогие, баловать словно родное дитя. В модном магазине мадам Пиксайкиной… Знаете такой?

Лиза угрюмо кивнула. Каждый день проходила мимо его зеркальных витрин, завидуя дамам, которые могут себе позволить там одеваться.

– Можешь завтра же заказать нарядов на две тысячи рублей, – Гервасий Потапович, почувствовав слабину, сразу перешел на «ты». – Это, так сказать, единовременно. Потом каждый месяц еще на тысячу. Питаться будешь из ресторана, который выберешь сама. Ну и мелочи: собственный выезд – пара отличных серых рысаков, две горничные, тысяча в месяц на шпильки, ну, и подарки. Посещать тебя буду два раза в неделю, увы, здоровье больше не позволяет, остальное время делай что захочешь. Хошь на курсы свои ходи, хошь гостей принимай. Одно условие – будь верна, срамную болезнь подцепить не желаю. Ну, по рукам?

– Подите вон.

– Ты права. Пора мне домой, к супруге под бочок делать баиньки. И ты поспи. Утро вечера мудренее.

Горностаев встал.

– Где мое платье? – спросила Лиза.

– В чистке. Горничная утром вернет. И вот что… В ящике бюро найдешь тысячу рублей. Опять же единовременно за потерю невинности.

– Я вас ненавижу.

– Если предложение мое не примешь, зла держать не стану. Наоборот. Небольшое приданое дам, коли Алексей Алексеевич предложение тебе сделает.

Терпение у Лизы лопнуло. Сбросила одеяло, которое так и сжимала у груди, схватила подушку и запустила ею в Горностаева.

Тот, несмотря на возраст, ловко увернулся, оглядел ее и цокнул:

– Фея!

Остаток ночи Лиза проплакала. Утром ей принесли платье, помогли одеться. В гостиной был накрыт завтрак. От злости она хотела скинуть его вместе со скатертью, однако голод – почти ведь сутки не ела! – пересилил. Села и с аппетитом позавтракала.

Что делать? Как поступить?

Единственная надежда была на Реева. Ведь он ее любит! Да как – из скромного учительского жалованья выкроил деньги на брошь, что вчера подарил. Но идти к нему домой неудобно, в гимназию тем более. Пришлось тащиться на курсы, вдруг встретит после них?

Алексей Алексеевич явился с белой розой в петлице и с огромным букетом таких же в руках.

– Господи, помоги, – прошептала Лиза.

Худой, высокий, с заостренным носом и ямочкой на подбородке, он очень ей нравился. Да и все Лизины одноклассницы были в него влюблены, даже первая красавица Оленька Ламанская, дочь вице-губернатора, сохла по Алексею Алексеевичу.

Реев пригласил ее в самую дорогую кондитерскую. Лиза растерялась. Никогда там не бывала. Гимназисткам туда вход воспрещен, а когда учебу окончила, не стало денег.

– Я люблю вас, – патетично сказал учитель, как только официант, принесший кофе с пирожными, удалился. – Вчера не посмел. Потому что не тешу себя надеждой. Вы так прекрасны. Что бедный учитель может вам предложить?

– Но рука с сердцем у бедного учителя имеются? – впервые за сутки Лиза улыбнулась. – Их и предлагайте!

– Вы разве любите меня?

– Люблю! Стать вашей – моя мечта.

– Я самый счастливый человек. Позвольте, закажу шампанского?

– Да, но сперва выслушайте. Вы должны знать.

К удивлению Лизы, Алексей Алексеевич вел себя спокойно, лишь длинные пальцы, которыми он «исполнял» по скатерти гамму, выдавали его волнение. Не вскакивал, не восклицал, только серел лицом. Окончив рассказ, Лиза заплакала. Но Реев утешать ее не кинулся. Не спрашивая разрешения, закурил папиросу.

На полусогнутых к их столику подошел артиллерийский штабс-капитан:

– Мадам! Мне больно видеть ваши слезы. Одно ваше слово – и я выкину отсюда штафирку[122], что смел вас обидеть.

Лиза заметила, что у Реева задрожали руки, и заступилась за него: