Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

Говорит — учитель, а в школу ни разу не ходил.

Такой большой и неуклюжий, даже на велосипеде ездить не может, только мечется по дороге из стороны в сторону, как цыпленок, которому оттяпали голову. Ну и насмешил он тогда Чика.

Все же деньжата у него водятся.

Пока Чик заметил у американца одну способность: тот замечательно говорит по телефону. В этом деле ему нет равных. Чик иногда задерживался на лестнице, ведущей наверх, просто чтобы послушать, как хозяин дома разговаривает. Он сворачивал длинные мудреные словечки — все вычитанные в книжках и все абсолютно разные. Откинется, бывает, в своем кресле, уставится в потолок, а слова так и бегут, одно за другим, наподобие сцепленных вагончиков бесконечного поезда. И не разберешь, что он там заливает, но Чику в каждом слове слышался звон монет.

А чего только американец не выбрасывал! Семь яиц в упаковке на двенадцать штук, целую гроздь бананов, и кожура только слегка почернела; почти полную, даже закупоренную, зеленую бутылку темно-красного виноградного вина; едва начатый тюбик зубной пасты; нарезанный батон в целлофане; кусок сыра, на полкило, наверное; еще помидоры, куриные сосиски, шоколадку в фольге, полосатые красно-белые леденцы и целый нераспечатанный пакет хлопьев, которые едят на завтрак.

Отправить столько добра в мусорный ящик мог только богач, а у американца из дырявых носков большие пальцы торчат, когда он разгуливает по дому без ботинок. Посмотришь на его измятые штаны да заросший щетиной подбородок, и можно подумать, живет он в палаточном лагере под мостом. Американец богат и беден одновременно. Выходило как с голограммой: вертишь ее так и сяк и видишь то одно изображение, то другое, а оба сразу — никогда.

Чик, раздумывая об удивительном человеке, вспомнил гвеило, которые платят деньги, и деньги немалые, желая посмотреть на большую панду. В своей прошлой жизни Чик, бывало, смеялся над тем, как они ходят в горы и по целым неделям выискивают там панд. Дождь льет не переставая. Кому повезет, тот увидит мишку, поедающего побеги бамбука. Однако в большинстве случаев попадаются не сами панды, а только сделанные ими когда-то кучки. Отдать тысячи американских долларов, чтобы глянуть на дерьмо. Вот застрелить большую панду — это да, шкурка стоит два миллиона юаней. Но просто глазеть?

«Американец у меня вроде панды, — думал Чик. — Я пялюсъ на его дерьмо как тупица-гвеило».

На светофоре загорелся красный, и грузовик затормозил.

— Я тебя высаживать на то же место? — спросил Ласар.

— Да, то же место, пойдет.

— Вляпаться ты однажды…

— Все порядок, никто не видеть ничего.

Ласаро недоверчиво присвистнул и надавил на газ. Через полмили Чик покинул кабину. В темноте под дождем замаячила голубая куртка, двигавшаяся вдоль тротуара и постепенно скрывавшаяся из виду. Ласаро высунулся из машины и заорал, обращаясь к куртке:

— Эй, Лас-Вегас!

— Ты, я вижу, теневую экономику поддерживаешь. — Бет приходилось кричать, а иначе ничего не было слышно сквозь доносившийся сверху шум строительных работ. — Вряд ли хоть у кого-то из них есть страховка, но дело они, кажется, знают. В принципе.

— Берут на удивление недорого, — сказал Том.

— Вспомни Зои Баярд[114] и ее предостережения против всяких иностранцев, — засмеялась Бет. — А что этот голубой китайчик?

— Почему ты решила, что он голубой?

— По всему. Взглянешь на него — настоящий «Кастро».

— Да он же вовсе не похож на Кастро!

— Я не про того Кастро, а про Кастро, что в Сан-Франциско[115].

— А-а.

— Ты знаешь, что он сказал? Сидел с Финном на крыльце и выдал: «А мы тянучку жуем». Конфетами ребенка кормил.

— Я с ним поговорю.

— Я уже говорила. Мишка в рюкзаке?

На кухне появился Финн, таща за собой на веревочке комок кровельного войлока.

— Мне Чик нравится, — заявил мальчик. — Мне Чик просто ужасно нравится. Вот, он мне щеночка подарил. Щеночек Энтони.

Бет со значением посмотрела на Тома, словно бы говоря, как любая жена своему мужу: «НУ ЧТО, ТЕПЕРЬ ВИДИШЬ?» Выглядела она грозно. Финну же ответила:

— Красота, Финик.

— Мой щеночек убил кошку. И все внутренности вынул. А потом съел.

— Финн!

— Энтони кошек терпеть не может. Гоняется за ними по деревьям. Убивает иногда. Он немецкая овчарка. И у него только один глаз.

Финн пошел из кухни на улицу, таща за собой своего пса-убийцу.

— Ну что, — сказал Том, — сине-зеленые водоросли ему даю. — Р в слове «водоросли» звонко вибрировало, и Бет вышла из себя.

— Ты продолжаешь рассказывать ребенку эти сказочки про мистера Гадкера?

— А ты все разрешаешь ему смотреть мультики до одурения?

После короткой разминки они вошли во вкус, разогрелись и начали ссориться всерьез.

Чик любил стук молотков. В городе тихо, словно в лесу, и от этого нервы на пределе, как будто все насторожились и ждут беды. А когда мексиканские парни взялись за дело и стали приколачивать фанерную облицовку поверх войлочного покрытия, грохот подействовал на Чика успокаивающе. Пятеро рабочих ударяли по крыше в едином ритме. Прямо пекинские рокеры, группа «Цуй Цзянь»: уа-а-та-да-да-дам-да-дам, уа-а-та-да-да-дам-да-дам! Чик дирижировал кулаками, притоптывал в такт ногами, издавал предупреждающее ворчание, если молотки вдруг сбивались. Тяжелый металл, хэви метал!

Том перебазировался на кухню. Заткнул уши ватой, прибавил звук в магнитофоне и включил Пятую симфонию Малера. Не подействовало, он попробовал «Военный реквием» Бриттена, а потом и «Полет валькирий». Все равно из-за стука музыка превращалась в какофонию обрывочных звуков, резких и неприятных. Том сбежал на машине в университетский кампус. Перед каникулами подземный гараж под Красной площадкой опустел. В кабинете было холодно, на полке несколько книг — Странк и Уайт[116], словарь Вебстера, «Сестра Кэрри», сборник «Лауреаты XIX Пушкартовской премии»[117] — их точно собрали здесь произвольно, как старье для распродажи. Том включил ледяную батарею. По трубам допотопного радиатора журчала и булькала вода, а Тому казалось, это шайка крохотных мексиканцев вовсю колотит молоточками.

Кабинет нагревался целую вечность. Том, не снимая старого твидового пальто от «Барберри», уселся за черный металлический стол, стараясь придумать, что бы такого занимательного рассказать об иностранцах в Америке за четыре минуты сорок секунд эфирного времени.

Жизнь после расставания с Томом неизбежно, хотя и смутно, предполагала для Бет некие абстрактные свидания. Когда она, нечасто, впрочем, задумывалась над этим вопросом, ей представлялся ресторан на берегу залива, зазывное мерцание плавающих свечей, полумрак, в котором с трудом разбираешь меню (Бет заказала бы морского окуня), и откровенный, пикантный разговор двух взрослых людей. Без надуманной, малопонятной иронии, делавшей нормальную беседу с Томом просто невозможной. А после? Все как-нибудь образуется само, но «после» будет обязательно.

Однако было весьма вероятно, что дело только мысленными картинами и ограничится. Большинство знакомых Бет мужчин — мальчишки вроде Роберта, в мешковатых штанах и супернавороченных кроссовках. Остальные — женатые, голубые или импотенты. По вечерам, если Финн оставался у отца, она проводила время с Деброй; женщины заказывали в ресторанчиках тайские или китайские блюда с доставкой на дом. Один раз пошли в кафе «Крокодил» послушать новую группу, но обеим предстояло встать на рассвете, поэтому пришлось уйти еще до начала концерта.

Через пять дней после рождественской корпоративной вечеринки некто Дэвид Зиглер позвонил Бет на работу. Она не представляла себе, кто он такой, хотя на яхте все были с бэджами. Длинный, худой и сутулый калифорниец из рекламного агентства, который без устали жаловался на ужасную зиму в Сиэтле? Или лысый задиристый юрист, однокашник Стива, порывавшийся говорить о яхтах? Бет ответила Дэвиду Зиглеру, что, конечно же, его помнит и что новый фильм Вуди Аллена еще не видела.

Договорились на завтрашний вечер, Бет как раз освобождалась от материнских обязанностей. В шесть она вошла в заведение «Вонн», а Зиглер уже сидел за столиком и махал ей. Бет сразу вспомнила этого человека и его очки — огромные, в радужной оправе. Она не имела ничего против экстравагантных аксессуаров и все же не могла припомнить ни слова из разговора с элегантным, розовощеким, на вид приблизительно сорокалетним мистером Зиглером.

Официант подошел к столику почти одновременно с Бет. Мистер 3. — зубы белые, губы тонкие — улыбнулся, коротко и вежливо, сделал жест — дескать, вы первая. Бет заказала неразбавленное мартини со льдом и кусочком лимона. Зиглер попросил для себя минеральную воду «Перрье», и Бет удивилась, почему же он выбрал именно ресторанчик «Вонн». Здешний воздух, затуманенный дымом нескольких пачек «Мальборо лайте», настолько пропитался алкогольными парами, что известный аппарат, используемый полицией, просто не выдержал бы. По-видимому, Зиглер полагал, она любит забегаловки такого сорта. Он ошибался. Бет вспомнила вечеринку и смутилась: тогда чрезмерно услужливый официантик постоянно подливал шампанского ей в бокал. О боже, Зиглер считает ее алкоголичкой. Когда принесли мартини, Бет нарочно не обратила на стакан никакого внимания. В течение двадцати минут, остававшихся у них до кино, Бет ловко попыталась выведать у мистера 3. — нет, нет, у Дэвида, — кто же он такой и почему пригласил ее на свидание.