Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

Том с соседкой вдвоем стали смотреть на рабочих, творивших чудеса. Прогнившее бревно упало, отскочив от крыльца, и рассыпалось у нижних ступеней. Со своего командного пункта, помещавшегося между кирпичной дымовой трубой и скатом того, что оставалось от крыши, Чик бойко ругался на разных языках. «Убилюдок», — только и разобрал Том.

— Повезло вам, — сказала женщина. — Если… когда у него выпадет свободная минутка, может, замолвите за меня словечко?

Тому вдруг страшно захотелось оградить своего подрядчика от посягательств.

— Ну, я попробую, конечно. Просто думаю, у них предостаточно заказов. — И добавил: — На весь следующий год и практически весь 2001-й. Так он мне говорил.

— Они всегда настолько заняты.

— Я, впрочем, поинтересуюсь, — сказал Том.

Вот она, теперешняя жизнь. Не успеешь найти подрядчика, как некоторые соседи, не обремененные совестью, уже сманивают его под покровом ночи, а ты оставайся с зияющей дырой вместо крыши. Бет рассказывала немало душещипательных историй о непостоянстве подрядчиков, и Том знал, что рабочие почти наверняка переметнутся на новое место, чуть только оно покажется им более доходным. Хочешь удержать — все время будь готов к умасливанию и вранью. Эта Сюзанна неумолимо напомнила о необходимости оставаться у Чика на хорошем счету.

В течение дня рядом с домом росли горы мусора, постепенно поднявшиеся выше человеческого роста. Тому приходилось протискиваться между ними, выбираясь на крыльцо с видом, опять же, на темные груды отходов. Моросил мелкий дождь, и пыль поднималась кверху, как дымок курится над жерлом вулкана. Чик быстро превращал дом в жилище Боффина. Облокотившись о перила и оглядывая завалы — казалось, здесь уже успели развалить целый особняк, Том на мгновение с удовольствием представил себя Никодемусом Боффином, магнатом грязи, «Золотым Мусорщиком» в гетрах и куртке в горошек, — совсем чокнутым стариканом, по словам Сайласа Вегга[112].

Он все еще улыбался, забирая Финна из детского сада.

— Финик, ты фрукт какой-нибудь на полдник съел?

— Ага.

— Какой?

— Киви.

— Весь киви скушал?

— Чтобы тут же я пропал, если я сейчас соврал,

И сквозь землю провалился, если врать не разучился!

Дома люди подрядчика натягивали на оголившиеся балки брезент и прикрепляли защитное полиэтиленовое покрытие. Сам Чик держал подвесную галогенную лампу, оранжевый шнур к ней тянулся из открытого окна хозяйской спальни.

— Ой, Господи! — Личико Финна совсем расплылось, даже глаз не стало видно.

— Финик, миленький, ну извини меня. Надо мне было тебя предупредить. Нам делают новую крышу.

Крепко сжимая в объятиях дрожащее тельце Финна, Том услышал длинный булькающий всхлип и подумал: сейчас ребенка, чего доброго, начнет тошнить. Отец далеко не сразу понял: сын трясется и постанывает от смеха. Он только что стал свидетелем такого беспорядка, такой катавасии, какая четырехлетнему любителю кавардаков и во сне не приснится.

— Вот хреновина! — восхищенно сказал мальчик.

— Финн!

— А моя мама все время так говорит.

— Да что ты?

— Так клево!

Лампа освещала настоящую панораму Лондона после фашистской бомбежки: кучи мусора напоминали неровные края воронки от упавшего снаряда, а чудовищные леса с правой стороны дома — остатки развороченных комнат. По ним, перебираясь с одной перекладины на другую, спустился Чик.

— Эгей, ты как поживать, парень? — спросил он Финна, отряхивая руки.

— Хорошо, — ответил мальчуган, чуть ли не с благоговением разглядывая Великий Беспорядок. Попробовал поставить ножку на отвал.

— Не надо! — остановил сына Том. — Не залезай туда, это опасно.

— Скоро все убирать, — заверил подрядчик. — Мексиканцы уносить. Ночью в самый раз. — Потом, кивнув на Финна, карабкавшегося на крыльцо, добавил: — Мальчишка прелесть, дед не нарадоваться.

— Да, парень шустрый, — согласился Том, до которого не сразу дошел смысл сказанного. — А, нет, нет, он мой сын.

— Сын? Вы — и сын? Уа-ай! — Чик качал головой, хохоча Тому в лицо и показывая свои ужасные зубы.

Памятуя о толпе хищных соседей и Сюзанне как единичном ее представителе, Том сохранил самообладание и заставил себя улыбнуться в ответ.

— Смешно, но так оно и есть.

— Вы старик!

— Мне сорок шесть, — стиснув зубы, проговорил Том.

Подрядчик захихикал, будто услышал заведомую ложь.

Вечером, позже, поднялся ветер; оглушительно хлопало свисавшим с крыши брезентом и полиэтиленовой пленкой. Финн, не желая идти к себе в комнату, обосновался в кровати Тома, не утихомиривался до одиннадцати и требовал новых и новых эпизодов очередной истории про мистера Гадкера. Речь в ней шла об угоне автобуса, везшего дошкольников на экскурсию. В конце концов отец совсем заговорил сына, и мальчик задремал. Со стаканом виски на сон грядущий Том выглянул во двор сквозь щелку между занавесками спальни: груды строительных отходов исчезли, причем мексиканцы уничтожили остатки разрушений неслышно, лишь время от времени с крыши доносился легкий перестук и редкие глуховатые удары.

Финн умудрился разметаться по всей кровати, везде были его коленки, локти, пятки. Том спал некрепко, вздрагивая и вертясь с боку на бок. Ему снились чередой сменявшие друг друга унылые места, он бродил по ним, встревоженный и подавленный. Вот Том-путешественник, растерянный, заблудившийся на многоэтажной автостоянке, потом вдруг кругом — развалины, наверное, это восточный Берлин пятидесятых годов. А вот Том-пешеход, идет по узкой обочине американской автострады, которая превращается в тоннель лондонского метро. Или они вдвоем с Финном, в снующей толпе. Неизвестный аэропорт, похожий на чикагский О’Хэйр. Финн исчезает, Том бегает и зовет сына по имени. В последнем сне он увидел себя в доме, окруженном голосящими людьми. Том проснулся и обнаружил, что находится дома. И снаружи голосят люди.

Было темно, красный грузовик ехал от одного мусорного контейнера к другому. Чик, сидевший на пассажирском месте, обсуждал с Ласаро свою теорию: мальчик американцу не сын, это ребенок какого-нибудь родственника, возможно, двоюродного брата, который умер или уехал за границу.

Ласаро, однако, не соглашался. Мужчина с мальчиком похожи — «волос у них одинаковый!». В Америке, объяснял мексиканец, он много раз такое видал. Жена бросила мужа и забрала все денежки. А потом отправилась играть.

— Она в Лас-Вегасе сейчас. Играет на автоматах.

— Лас-Вегас? — спросил Чик. — В Мексика?

— Нет. Штаты. Вроде как Калифорния.

— Уа-ай! Калифорния я хочу смотреть.

Грузовик тряхнуло на глубокой выбоине. Они проезжали неосвещенной улицей на краю озера, минуя мастерские, подъемные краны, брошенные на берегу катера. Город со своими высотными зданиями на том берегу казался ярким размытым пятном, мириады огней сливались под дождем. Ласаро затормозил у контейнера.

— Мой дядя, он уезжать в Калифорнию. Анахайм. Теперь в тюрьме.

— Иммиграционная служба?

— Нет, он по закону, — ответил Ласаро. — Виновен в ДТП. Много выпивать пива, ехать по шоссе, авария попадать, женщина погибла, три года получать. Женщина не молода — старуха, сумасшедший. Машина вести так… — Рукой он начертил в воздухе извилину. — Но полиция делать тест дяде Луису. Ноль двадцать пять процент. Три года.

Перед тем как они высыпали мусор в очередной контейнер, Чик вытащил оттуда тостер. Сказал:

— Я чинить.

— Телик уже починить?

— Ага. Работать хорошо. Цветной.

— А тот мужик что? — сказал Ласаро. — У него один только телик, да и тот росо[113], четырнадцать дюймов. Есть дома, где в каждая комната стоять телик, и экраны широкий — для футбол смотреть. Говорить же я, у мужика денег нет.

— Он не любить телик. Он учитель, ему книжек читать до хрена.

— Это жена, она забирать телик и все добро. А ему ничего не оставить.

— Дом есть.

— Заложенный. И ребенок. — Ласаро захохотал. — Деньги у жена. В Вегас баба ехать, точно. Тратить, тратить! Стодолларовые автоматы!

— У него деньги есть.

— Мужик ехать «фольксваген», тачка — дерьмо. Жена села в «бьюик парк авеню 2000» и смылась, да еще с кучей шмоток!

У Чика имелась кое-какая другая информация. На полу в туалете он нашел банковский чек, на котором было написано: «Доступные средства — 41.389,17 доллара». Американец разбрасывает такие штуки по дому, а их обычно прячут, это значит только одно — он ужасно богат. Все в американце интриговало Чика. Дом вместил бы целую семью, человек двадцать — двадцать пять, а американец там один, иногда с ребенком, иногда без. Чик никак не мог понять: ни семьи, ни друзей, вообще ничего, тишина все время. Одни книги, столько много сразу Чик никогда не видел. Ослепнуть можно, пока их прочитаешь.