Ислам от монаха Багиры - Ренат Беккин

— Великий старик, — подумал Абдулла, а вслух произнес: "Конечно, профессор, я Вас слушаю". Абдулле уже самому нетерпелось узнать, что же случилось с Баумом.

В этот момент вошла Мадина с кофе, и на лице профессора опять появилась неестественная улыбка, исчезнувшая лишь после того, как за младшей женой Абдуллы захлопнулась дверь.

— Как Вам известно, — начал Илья Александрович, жадно отпивая из миниатюрной чашечки отменный йеменский кофе, — я занимаюсь исследованиями в области коранистики. Меня интересует, прежде всего, история создания тех или иных списков Корана, а также судьба переводов Священной Книги на разные языки. В силу специфики моей работы, мне регулярно приходится бывать в архивах и библиотеках. Особенно часто мне пришлось в последнее время посещать Публичку. Я думаю, Вы наверняка слышали о знаменитом собрании восточных рукописей в Публичной библиотеке. Несколько дней назад я наткнулся там на поистине бесценные рукописи, хранившиеся в запасниках и толком не отсистематизированные, то есть не внесенные в каталоги и известные мне списки. Я не буду Вам перечислять все, что я там обнаружил, — это займет слишком много времени, да и мало чем поможет решению существующей проблемы.

Слушая профессора Баума, Абдулла подумал: "Говорит, словно пишет научную статью. Решение существующей проблемы… Забавный старик".

А забавный старик, тем временем, продолжал свой академический монолог, нисколько не сбавляя темпов речи:

— Обнаружив такую гору малоизученных текстов, привезенных одним востоковедом еще в позапрошлом веке из Сирии, я был несказанно счастлив. В последний раз к этим рукописям притрагивались лет сто пятьдесят назад, если не больше, — поймав увлеченный взгляд Абдуллы, профессор покраснел. — Простите, я отвлекаюсь.

В ответ Абдулла преданно закивал головой: "Что Вы, Илья Александрович! Продолжайте, пожалуйста! Очень интересно!".

— Так вот, среди многочисленных рукописных книг, находившихся в десятилетиями не открывавшихся шкафах, мое внимание привлекла рукопись, представлявшая собой список Корана с сохранившимся титульным листом. Текст этот был написан почерком хиджази на пергамене. Рукопись имела вертикальный формат. По этим, а также ряду других признаков, касающихся, в частности, манеры написания некоторых букв, я решил, что передо мной список Корана восьмого-девятого века. Я сделал такой вывод, поскольку имел дело с другими рукописями, относящимися примерно к этому же временному периоду. По целому ряду внешних признаков обнаруженный мною список напоминал знаменитую рукопись, хранящуюся сейчас в Духовном управлении мусульман в Ташкенте. Более точной датировки я не мог дать, поскольку даже высокоточная техника в такой ситуации может ошибаться в датировке на целых сто лет. Не мне Вам объяснять важность подобной находки. В настоящее время в мире самые ранние копии Священной Книги относятся к первой половине восьмого века. Одна копия датируется примерно 712–713 годами, а две другие — 720 или 725 годом. Но данные тексты содержат лишь незначительные фрагменты, а тут передо мной лежал полный список Корана, составленный, быть может, примерно в те же годы.

Как известно, в течение двадцати лет после смерти Мухаммада его сподвижниками было подготовлено, по меньшей мере, пять версий текста Священной Книги. Редакция комиссии Зайда бин Сабита как раз и опиралась на одну из этих версий. Остальные же варианты текста Священной Книги были по приказу халифа уничтожены. После утверждения усмановой редакции между рукописями продолжали сохраняться некоторые различия. Это так называемые кира'ат (чтения). Данные различия объясняются тем, что изначально текст Корана писался без огласовок, названия сур присутствовали не во всех текстах. Первые мусульмане не добавляли к тексту Корана никаких пометок и обозначений, считая себя не вправе видоизменять слово Аллаха. Кроме того, в ранних рукописях Корана не существовало разделителей айатов. Поэтому эти и некоторые другие особенности позволяли сосуществовать нескольким вариантам чтения Священной Книги. В конечном итоге, было утверждено семь канонических вариантов чтения Корана. Все же остальные кира'ат подверглись опале. Какой вариант чтения был передо мной, мне как раз и предстояло определить.

Ничего не соображая от счастья в предвкушении предстоявших открытий, я аккуратно убрал рукопись в шкаф и пошел в буфет пить кофе. (Я всегда, когда нервничаю, пью кофе). Мне нужно было собраться с мыслями. Немного успокоившись, я вернулся в зал. Теперь я обратился к самому содержанию текста. Находившийся у меня в руках список значительно отличался от привычного для нас текста Священной Книги не только числом и порядком расположения откровений, но и отдельными словами и выражениями. Я не поверил своим глазам! Передо мной была рукопись, отличная от усмановой редакции! В рукописи было 118 сур, а некоторые айаты иначе как сенсационными, — Вы уж простите меня, Абдулла Петрович, за такую терминологию, — не назовешь. Например, в тексте рукописи содержались слова, недвусмысленно утверждающие права 'Али на власть в умме после смерти Пророка.[10]

При этих словах Абдулла недовольно зашевелился на своем продавленном стуле.

— Но все это было детским лепетом по сравнению с айатом, который я обнаружил во второй суре, — взволнованно продолжал профессор, не замечая охватившей Абдуллу тревоги. — Айат этот в переводе с арабского звучал так: "…Многие из этих откровений, переданных мне Багирой". Это тот самый Багира, с которым, по преданию, еще до получения откровений встречался Мухаммад в Сирии! Вы понимаете, что одной этой фразы достаточно, чтобы по-новому взглянуть не только на историю создания текста Корана, но и на историю происхождения ислама в целом! — подпрыгнув в кресле, вскричал Баум.

Последние слова, произнесенные профессором, были слишком серьезны, чтобы Абдулла и дальше продолжал отвлеченно слушать историю рукописи. Вскочив со стула, Абдулла сделал несколько шагов по комнате. Баум замолчал, сам испугавшись категоричности и максимализма своей последней реплики. Наконец, перестав перемещаться, Абдулла подошел к профессору.

— Уважаемый Илья Александрович! Извините, что я все-таки Вас прерываю. Я с большим уважением отношусь к Вам и Вашей научной деятельности, но когда затрагиваются ТАКИЕ темы, я не могу молчать. Я прошу Вас как можно скорее объяснить, чем я могу Вам помочь, — сказав это, Абдулла почувствовал себя так скверно, как только может чувствовать себя человек, поднявший руку на святыню, которой многие годы поклонялся. Схватившись за голову, он упал в кресло, стоявшее в другом углу комнаты у двери, и закрыл лицо руками.

— Ради Бога, извините меня, Абдулла Петрович! — виновато засуетился профессор. — Я… поймите меня… я очень нервничаю, спешу… и из-за этого так получается…

— Это Вы меня простите, Илья Александрович, — чувство стыда в Абдулле с геометрической прогрессией стало побеждать чувство возмущения. — Продолжайте, пожалуйста, но если можно…

— Вы хотите от меня краткости? — перебил его Баум. — Что ж, куда короче. Та рукопись, о которой я Вам только что говорил… В общем, она пропала…

С этого мгновения все, что до этого слышал Абдулла, показалось ему невинной болтовней заумного старичка. Он хотел что-то сказать профессору, но вместо этого у него получилось бестолковое сочетание звуков.

— Как пропала?! — смог, наконец, прокричать Абдулла, и через мгновение профессор почувствовал его беспокойное дыхание у себя над лысиной.

— Господи! Вы меня чуть до смерти не испугали, голубчик, — Баум испуганно вперился в Абдуллу и только когда понял, что ему ничего не угрожает, медленно достал платок и вытер покрывшийся влагой лоб.

— Это Вы меня до смерти испугали, профессор, — Абдулла поспешно вернулся на свое место. Приятное состояние расслабленности, захватившее его при выходе из суда, перестало существовать. Его мозг был готов работать также интенсивно, как и утром. Абдулла больше не чувствовал себя учеником, осмелившимся позвать к себе в гости великого учителя. Теперь это был судья, вызвавший свидетеля для допроса.

В голове Абдуллы возникло более десятка вопросов, готовых вылиться наружу одновременно, лишь только хозяин головы откроет рот. Но все эти вопросы были бы напрасны, если бы Абдулла не узнал главного: почему профессор обратился именно к нему, судье шариатского суда, а не к мухтасибу, то бишь, следователю.

Профессор, который наверняка предвидел, что его спросят об этом, сразу же дал четкий и, по-видимому, заранее подготовленный ответ.

— Да, я прекрасно знаю, что Вы, Абдулла Петрович, не занимаетесь ведением следствия. Но я слышал о Вас столько хорошего, как о справедливом судье и просто замечательном человеке. В общем, я считаю, что кроме Вас, мне никто не поможет. Вы, Абдулла Петрович, наверное, считаете меня легкомысленным человеком. Может, это и так, но не настолько, чтобы я не понимал важности того, что произошло. Да, я мог бы промолчать, но моя совесть не позволяет мне это сделать. По моей вине пропала ценнейшая рукопись, и я не могу скрывать это.