Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марфа оправила юбки цвета свежей травы, и, поиграв кольцами на пальцах, вздохнула: «Не придет. Он твою записку выбросил, а я — подобрала. Ты уж прости меня, девочка».
Она ласково, нежно погладила племянницу по каштановым локонам. Мирьям уронила лицо в ладони и расплакалась: «Он меня целовал, тетя, там, в Амстердаме, той осенью, как приехали они. И я не могла сказать «нет», мне нравилось, так нравилось, и потом тоже — я о нем все время думала…»
— Ох, Федя, — мрачно хмыкнула про себя Марфа, — а сего ты мне не говорил. Ну да ладно, видно, все же образумился мужик, коли сюда не пришел, да и пора уже — пятый десяток.
— Вот ты скажи мне, — Марфа взяла нежную, жемчужную кисть и чуть ее пожала, — ты же мне все равно, что внучка, милая. Я понимаю, когда плохо жене с мужем, и сама — знала женщин таких. Или бывает — не по любви замуж выходишь. Но ты-то? — она взглянула в карие, покрасневшие от слез глаза, — Хосе тебя больше жизни любит, все для тебя делает, да и ты, — она усмехнулась, — помню, как на него смотрела.
— Не знаю, — она все плакала. «Это наваждение какое-то, тетя, и ведь было уже так, тут же, в Париже, но я устояла тогда, — Мирьям вздрогнула и покраснела: «Господи, да что я говорю…
— Да знаю я все, — Марфа поднялась и, посмотрела на стройку. «И верно, сваи забивают, — прищурилась она. «Догадалась, милая моя. Да сие у него — от одиночества было, сама же знаешь, что это такое. А тут, — женщина поморщилась, и махнула рукой. «Да ладно, что говорить».
Мирьям встала, и, умывшись из глиняного кувшина, вытерев лицо кружевным платком, вдруг сказала: «Спасибо вам, тетя».
— Пошли, — Марфа подтолкнула ее к двери и вдруг усмехнулась: «Хозяин здешний, как меня увидел, так опешил. Наверняка, не ожидал такого».
Когда они уже завернули за угол, к темной, волнующейся под ветром Сене, Марфа взяла ее за руку и твердо сказала: «Все у тебя хорошо с Хосе и дети у вас — любой позавидует. Ты ведь любишь его, девочка».
— Люблю, тетя, — Мирьям оперлась рукой о каменные перила. Марфа посмотрела на каштановые локоны, что спускались на стройные плечи и тихо проговорила:
— Твой отец, он тоже — часто делал сначала, а потом — думал. Это от него у тебя. Не только хорошие вещи мы от своих родителей берем, дурные — тоже. Ну, так и не надо, милая, — зачем людям-то страдать из-за этого? Хосе, детям вашим. Как твой отец твою мать встретил — так поменялся он, сама знаешь. Вот и бери в этом с него пример.
Мирьям взяла маленькую, сильную руку и поднесла к своей щеке. «Тетя…
— Пошли, — подтолкнула ее Марфа, — у нас посидишь немного, кофе попьем, раз уж из дома сбежала, от младенца грудного, так хоть не торопись туда сразу».
Мирьям покраснела, и, так и не отпуская руки женщины — кивнула.
Волк поднялся вверх по лестнице и остановился — парадная дверь была распахнута, в передней валялась раскрытая, пустая, потрепанная сумка Хосе.
— Господи, — он перекрестился и услышал взволнованный, юношеский голос: «Месье Мишель, вы не пугайтесь, все хорошо идет. Там с женой вашей дядя Иосиф, и тетя Мирьям, и бабушка».
Волк посмотрел в серые, словно грозовая туча, глаза, и вдруг рассмеявшись, ответил по-русски: «А ты что, Илья Никитич, на Москве так роды и не удосужился принять, все больше воров штопал?»
Юноша отчаянно покраснел: «Мне Никифор Григорьевич о вас рассказывал, да. Говорил, мол, жаль Михайлы Даниловича нету — он бы тут быстро порядок навел».
Волк скинул камзол, и, засучив рукава льняной рубашки, прислушавшись — из-за двери опочивальни доносился низкий, страдальческий стон, ответил: «Засим на Москву и еду, Илья Никитич, а то непорядок получается — надо дела по-людски завершить».
— Ну, где же он? — донесся до него измученный голос жены, и Волк, еще раз перекрестившись, шагнув в комнату, сказал: «Тут, тут. Все, я вернулся, я с тобой».
Марфа подняла голову и улыбнулась: «Мы тут с Мирьям шли кофе попить, а пришли — к самым схваткам».
— Ну и пейте, — велел Волк, обнимая жену за плечи. «И Хосе с собой забирайте, а мы тут вдвоем побудем».
Врач хмыкнул: «Ну, все идет как надо, поэтому и правда — можно их оставить пока».
— Все идет отлично, милая, — Мирьям наклонилась над Мэри, что сидела на краю кровати.
«Если что — муж твой позовет нас».
Та закивала белокурой головой, и, схватила Волка за руку — крепко. Когда дверь закрылась, Мэри, тяжело дыша, сказала: «Я тут, пока их ждала, все отперла и ящики выдвинула. Как хорошо, что ты пришел».
— И никуда не уйду, — сказал Волк, поднимая ее с постели. «Пойдем, погуляем, тебе легче будет». Мэри вдруг замерла, и, застонав, нагнувшись, сказала: «Нет…, не попить им кофе…, Зови!»
Он едва успел усадить ее обратно, как Мэри крикнула: «Быстрей!»
Вернувшийся Хосе осмотрел ее и, взглянув на Волка, улыбнулся: «Вот сейчас и увидим, кто это. Иди, — он кивнул, — подержи ее сзади».
Волк положил ладонь на высокий, белый лоб и шепнул: «Еще чуть-чуть, вот, все здесь, и матушка твоя — тоже. Я люблю тебя, я так тебя люблю».
Мэри застонала, и он услышал откуда-то снизу сильный, жадный младенческий крик. Хосе вытер ребенка, и, перерезав пуповину, усмехнулся: «Держи. Четвертый сын».
Мальчик был небольшой, изящный, с белокурой, еще влажной головой. Он поморгал синими, туманными глазками, и Волк, положив его в руки жены, ласково коснувшись светлых завитков на маленьком затылке, шепнул: «Я вас люблю. Ну, маленький Анри, — он улыбнулся, — вот, ты и дома».
На кухне пахло кофе. Марфа потрогала серебряный кофейник и хмыкнула: «Так быстро, что еще не остыл. Я смотрю, Михайло Данилович, — она подвинула ему чашку, — от тебя одни мальчики получаются».
Он рассмеялся, и, потянувшись, закинув руки за голову, ответил: «Четыре сына, три падчерицы, внуков шестеро. Я вас догоняю, Марфа Федоровна. А что вы насчет мальчиков говорили, — он красиво, легко улыбнулся, — это мы с Марьей Петровной проверим еще, обещаю вам».
— Вам сие занятие по вкусу пришлось, я смотрю, — теща отпила кофе и они оба — рассмеялись.
Розовые лепестки чуть кружились на легком ветру. Лодка покачивалась у берега, в томном, жарком сиянии майского полдня. Жужжали пчелы и где-то за кронами яблонь, на реке, были слышны голоса птиц.
— Как тут хорошо, — Мирьям посмотрела на дочь, что ползала по шелковому покрывалу, расстеленному по земле. «Я даже не знала, что на Сене есть этот остров».
— Гранд-Жатт, — Хосе приподнялся на локте и сказал дочери: «Смотри, Эстер, жук. Да еще и с рогами».
— У! — восторженно сказал ребенок, протягивая руку. Жук развернулся и быстро исчез в сочной траве.
Мужчина расхохотался и потянул девочку к себе. Перевернувшись на спину, устроив ее у себя на груди, он добавил: «Тут же Булонский лес рядом, король Генрих покойный там пятнадцать тысяч шелковичных деревьев высадил, ну, заодно и на этом острове — тоже.
