Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— Да ты не волнуйся, — Мэри потянулась и обняла его. «Мирьям тут, Хосе, — мы справимся. А ты возвращайся быстрее».

Он вдохнул запах молока, и, поцеловав упрямую складку на высоком лбу, шепнул: «Если со мной что-то случится, — езжай в Квебек, как и договорились. Де Шамплен тебе поможет обустроиться».

— Поеду, — Мэри, на, мгновение, прижалась головой к его груди. «Все, пошли в переднюю, вон, лошади ваши уже застоялись, — она кивнула на двор. «Питера по очереди везите — так ему веселее будет».

Волк поцеловал старшего сына и велел: «Присматривай тут за всеми. Ну, все, — он обернулся к Марфе, — а где наш маленький?»

— Тут! — сказал весело мальчик, что сидел на руках у Федора. «С дядей!»

— Все, — Марфа подогнала мужчин, — спускайтесь. Она взяла седельную суму, и, проверив пистолеты, взглянув на детей, строго сказала: «Не балуйтесь тут».

— Не будем, — в один голос ответили они, и маленькая Марта, потянувшись к ней, грустно сказала: «Баба…»

Женщина подхватила ее на руки, и, поцеловав изумрудные глаза, улыбнулась: «Скоро и вернемся». Она передала внучку Мэри, и, быстро сбежала по лестнице.

— Стремя подержать, Марфа Федоровна? — спросил зять, указывая на красивую, рыжую кобылу.

— В масть подобрал, — хмыкнула Марфа, и, усевшись в седло, обернувшись, — помахала рукой дочери и внукам, что стояли у окна.

— Ну, — она перекрестилась, — с Богом, дорогие мои. Женщина первой выехала из ворот двора на набережную Сены. Посмотрев вперед, подстегнув лошадь, она сказала: «А теперь — в Амстердам».

Мэри проводила глазами маленький отряд, и, когда он завернул за угол площади Дофин, весело сказала детям: «Ну, а теперь я покормлю Анри и все вместе пойдем гулять!»

— Питер, — вдруг, грустно, проговорила дочь. Мэри стерла крохотную слезинку с нежной щечки и, посмотрев на играющий изумрудами крестик, прижав к себе Марту, шепнула: «Жди».

Интерлюдия

Москва, июль 1614 года

Петр Воронцов-Вельяминов вышел из Фроловских ворот Кремля и, перекрестившись на купола Троицкой церкви, посмотрев на воронов, что кружились в жарком, прозрачном небе, — вздохнул. «Как это Михаил Федорович сказал: «Раз поляки нам ничего возвращать не желают, то и мы им не вернем. Пущай виселицу строят».

Петя засунул руки в карманы простого, суконного кафтана, и, оглянувшись на Кремль, сказал себе под нос: «Ну, где же они? И так уже — никого к пани Марине не пускают, не знаю, удастся ли мне пройти».

Он миновал ряды деревянных лотков на Красной площади, и, положив руку на саблю, почувствовав под пальцами холод сапфиров, усмехнулся: «А синьор ди Амальфи удивился, когда я с ним по-итальянски заговорил. Конечно, окромя меня, в Посольском приказе, его никто не знает. На польском языке — половина Москвы уже болтает, опосля смуты тут кого только не осталось. Совсем другой город стал, ну и хорошо».

— На хлебушек, боярин, копеечку, — жалостно попросил замурзанный мальчишка с подбитым глазом, что вынырнул из толпы прямо под носом у Пети. «А я за вас молиться буду! — ребенок шмыгнул носом.

Петя закатил серые глаза и, потянувшись за кошелем, застыл, нащупав обрезанный шнурок.

— Ворон-то не лови, боярин, — раздался тихий, смешливый голос сзади. «И за саблю не хватайся. Приходи в избу, что у церкви Всех Святых, на Кулишках, знаешь ты ее. Там свое серебро и получишь».

Петя мгновенно обернулся и какой-то заросший бородой мужик сердито сказал: «По ногам-то не ходи, мил человек!»

— Где кошель мой? — Петя схватил его за руку.

Мужик посмотрел на обрезанный шнурок и усмехнулся: «Да уж пропивают твое серебро, должно быть. Сам знаешь, милый — сие Москва, зазеваешься — разденут и разуют».

Петя выматерился сквозь зубы, и, стал проталкиваться через толпу к Варварке.

Он зашел за церковь Всех Святых и остановился — калитка в заборе была приоткрыта, из печной трубы шел легкий дымок.

Петя осторожно, на цыпочках прошел в сени и прислушался — веселый голос, с наглой, московской развальцей говорил: «Сие просто было, с оного парня не то, что кошелек — кафтан бы снял, он и не заметил».

— Вот же суки, — пробормотал Петя и рванул на себя дверь горницы. На него пахнуло свежеиспеченными блинами, и высокий, белокурый мужик, что сидел на лавке, привалившись к стене, усмехнулся: «А вот и боярин Воронцов-Вельяминов, его мы и ждали».

Петя посмотрел на свой кошель, что валялся на краю стола — уставленного мисками, и, вынимая саблю, сказал сквозь зубы: «Ты кто такой?»

Мужик поднялся и Петя подумал: «Господи, а ведь он не московский. Глаза у него другие».

Глаза были — словно весеннее, свободное, высокое небо. Он улыбнулся, и, повернувшись в сторону печного закута, позвал: «Марфа Федоровна!»

Петя отступил на шаг. Изящная, маленькая женщина в темном сарафане вошла в горницу, и, поправив платок, из-под которого выбивалась бронзовая прядь, сказала: «Ну, здравствуй, внук. А сие дядя твой, муж Марьи Петровны — Волк, Михайло Данилович».

— Господи, — подумал Петя, — это она. Одно лицо ведь с той иконой, что батюшку спасла.

— Ты прости, — сказал Волк, протягивая ему руку, — что так познакомились, — он рассмеялся.

«Мы ночью приехали, сам понимаешь, не след нам на Воздвиженку являться было».

— Да, да, — потрясенно кивнул головой Петя, и, сглотнув, спросил: «А батюшка? С вами он?».

— С ними, — раздался знакомый голос из сеней. «Ты прости, Петр Федорович, мы тут у тебя кошель потрясли немного. Как ты есть наследник Воронцовых-Вельяминовых, так на водку для родни не обеднеешь, думаю».

— Все такой же, — нежно подумал Петя, обнимая отца, что стоял, подпирая рыжей головой притолоку, держа в руках оловянную флягу.

— Вырос еще, — хмыкнул отец, и подогнал его: «Ну, за стол, за стол».

— А все равно, Михайло Данилович, — Федор стал разливать водку, — воруют. Целовальник, сука, водой ее разбавляет. Я на пробу велел стакан налить, и говорю: «Нет, милый человек, ты это кому-нибудь другому подавай, а мне нацеди той, что без обмана».

— Москва, — кисло заметила Марфа, вытаскивая из печи горшок со щами. «Рыба тако же — нюхай, он мне говорит, али в бочку полезь — все одно, у меня без изъяна. Ну, я и полезла, сверху свежей наложил, а внизу — гниль одна».

— Нас, Марфа Федоровна, на Шексне ваш сын сей рыбой кормил, — расхохотался Волк, очищая луковицу. «С душком была, Федор Петрович».

— Вот игуменье бы и пожаловался, — Федор поднял стакан и сказал: «Ну, за встречу. Мы тебя, сейчас, Петька, покормим, и дуй к своей Марье. Дворня новая на Остоженке? Сколько их там?»

— Полтора десятка, — с готовностью ответил Петя. «Новые все, да, сами понимаете, — юноша развел руками, — опосля смуты…, Бабушка, — он поднял голову, — какие щи-то вкусные, словно у матушки».