Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— Полтора десятка, — с готовностью ответил Петя. «Новые все, да, сами понимаете, — юноша развел руками, — опосля смуты…, Бабушка, — он поднял голову, — какие щи-то вкусные, словно у матушки».

— Так я ее учила, Петенька, — улыбнулась Марфа. «Мы тебе письма привезли — от матушки, Степа написал, Марья тако же, Илья Никитич, так что возьмешь потом». Она посмотрела на внука и подумала: «Одно лицо с Элияху, да. На Никиту Григорьевича оба похожи, и глаза его».

— Дворню в подмосковную отправь, — велел ему отец. «Не след, чтобы они нас видели. У вас хоша там, в Новых Холмогорах и беспорядок еще, а все одно — нас корабль в уединенном месте высадил, там же потом и встретимся. Так что завтра жди нас, до рассвета еще».

— Хорошо, — кивнул Петя и осторожно сказал: «Той неделей казнить их будут, сегодня Михаил Федорович велел — раз Сигизмунд не хочет землями поступаться, то не вернут полякам пани Марину».

— Ну, — Волк закинул руки за голову, — затем мы и приехали, Петр Федорович — чтобы казнь сия пошла так, как надобно нам. Все, — он поднялся, — пошли, я тебя провожу, а то я смотрю, у вас тут на Москве кошельки режут, как во время оно — ловко».

Петя посмотрел на красивую, легкую улыбку мужчины, и, уже выходя из сеней, спросил:

«Михайло Данилович, а вы откуда?»

Тот помолчал и ответил: «В избе на Яузе родился, Петр Федорович. Тако же и предки мои до царя Ивана Калиты — московские все. Пошли, — он похлопал юношу по плечу, — вона, уже к вечерне звонят, там, куда я иду — самая работа сейчас будет».

— Тот же голос, — вдруг понял Петя, и, нагнав Волка, спросил: «Это вы были, там, на площади Красной? Ну, — юноша покраснел, — с кошелем моим».

— Никогда еще серебро мне так легко не доставалось, — Волк рассмеялся и добавил: «Сразу видно, боярин, ты на коне приобык ездить». Он засунул руки в карманы потрепанного кафтана и пошел вверх, к Варварке — вскинув белокурую, золотящуюся в лучах заката, непокрытую голову.

Петя поднялся по широкой деревянной лестнице и прислушался — из-за двери детской горницы доносился нежный смех. «Вот так, мой хороший, — говорила жена, — ты не бойся, дай мне ручку».

Он приоткрыл дверь и замер на пороге — большой, крупный рыжеволосый мальчик, стоял, держась за стену. Марьюшка, присев рядом, улыбаясь, сказала: «Молодец, Феденька, раз вставать начал, то и пойдешь уже скоро».

— А к батюшке хочешь? — Петя наклонился и распахнул руки.

Сын взглянул на него серыми, большими глазами и, помотав головой, выпятил губу. «Ну, — Марьюшка подхватила его на руки, — значит, в следующий раз». Федя указал пальцем на деревянного, расписного коня, и Марьюшка, усадив его в седло, придерживая за спину, тихо спросила: «Ну что там, Петруша?»

Он закрыл дверь, и, встав рядом, взяв сына за плечо, так же тихо ответил: «Дворне в подмосковную велел ехать. Утром гости у нас будут, рано».

Марья кивнула, и, увидев, как зевает сын, сказала: «Ну, пора нам и в постель, милый». Петя помолчал и проговорил: «Как они уедут, мне тоже собираться надо будет. Ты же знаешь, там, — он махнул рукой на север, — казаки все со шведами воюют, а государь сегодня твердо сказал — Новгород нашим должен быть, и никак иначе. Так что, — он вздохнул, — встретимся там с послами от короля Густава и будем готовить мирное соглашение».

Марья покачала Федю и вдруг, тихо, рассмеялась. «То-то ты прошлой осенью шведский учил, я все думала — зачем».

— Затем, — Петя нагнулся и поцеловал дремлющего сына в лоб, — что с поляками я говорить могу, однако же, окромя западной границы, у нас еще и северная есть, и с теми соседями тако же — на их языке надо переговоры вести».

Марья осторожно уложила ребенка в колыбель и подошла к большой, в резной раме, искусно вычерченной, многоцветной карте, что висела на стене.

— Моря-то нам не отдадут, — грустно сказала она. «Воевали, воевали Ливонию, сколько людей положили, и все — без толку».

Петя взглянул на очертания мысов и заливов, на небесную лазурь моря, и твердо ответил:

«Отдадут, коли не сейчас, так сыновьям нашим, али внукам». Он наклонился, и, поцеловав мягкую, белую щеку, попросил: «Ты там приготовь все, что занадобится, ладно? Батюшка мой и дядя, — увидишь ты их завтра, — они, наверное, не здесь ночевать будут. А бабушка — тут».

Он увидел, как маленькая, нежная рука перебирает тяжелые, жемчужные ожерелья на шее и улыбнулся: «Да не бойся ты так, Марьюшка, она хорошая, очень хорошая. И не затем бабушка сюда приехала, чтобы твое хозяйство смотреть».

— Петя, — она взяла его за руки, — а что мальчик, видел ты его?

Он посмотрел в лазоревые, большие глаза и тихо вздохнул: «Заруцкий в Разбойном приказе, а пани Марина и Ванечка в Кремле, в подземной келье монастырской. Говорил я с казаками, что их на Москву везли — мальчик рыжий, словно огонь. И большой, крепкий».

— Три года с половиной, — Марьюшка присела на широкую, устланную шелковыми покрывалами лавку. «Петруша, но как, же так, это дитя ведь, в чем Ванечка виноват? Только в том, что у матери своей родился? Как же можно ребенка вешать, да еще и у нее на глазах?»

Он опустился на пол и положил голову ей на колени. «Так вот для оного они и приехали, Марьюшка, — ответил Петя. «Чтобы Ванечку спасти».

— А пани Марина? — жена все смотрела на него — твердо, требовательно и Петя вспомнил тихий голос Михаила Федоровича.

Царь прошелся по палатам, и, остановившись у окна, усмехнувшись, сказал: «Коли Сигизмунд не желает земли отдавать, то не получит он ее, понятно, Петр Федорович? И убери сии грамоты, — царь указал на золоченый стол и поморщился, — с глаз долой. Мало мы поляков от Москвы до Смоленска гнали, видно. Коли наглеть будут, так и до Варшавы дойдем».

— Ты-то не гнал, — холодно подумал Петя, рассматривая с высоты своего роста легкого, изящного юношу. «Ты на Волге сидел, ну да что ему напоминать об этом. Смотри-ка, год царствует, двадцать лет ему всего лишь, а заговорил уже как. И с кем он собирается до Варшавы доходить, от войска дай Бог, если десятая часть осталась».

— Король Сигизмунд, — осторожно проговорил Петя, — согласен вернуть тело государя Василия Ивановича покойного. И вашего батюшку, патриарха Филарета из плена отпустить — в обмен на пани Марину.

Царь повернулся, и Петя увидел, как он улыбается — холодно, одними губами. Михаил Федорович погладил аккуратную, золотистую бородку, и, прислонившись к резной ставне, сказал: «Мне, Петр Федорович, кости не нужны. Мне нужны земли. Чем меньше мы оных полякам отдадим, тем лучше».

— Но ваш батюшка, — попытался сказать Петя.

— Я по нему не скучаю, — легко отозвался царь. «Тако же и держава — вон, как Гермоген, храни Господи его душу, — Михаил Федорович перекрестился, — скончался, живем же без патриарха.