Седая целительница - Зарина Солнцева

Оставив вещи на лавке, она нерешительно глянула на дверь в баню. Уже собралась развернуться, как услышала тихий голос Бурана из-за двери:

— Любавушка, милая. Поди сюда, голубушка моя.

Прикусив нижнюю губу, женщина взялась за деревянную ручку и толкнула вперед. Горячий пар обжег лицо, а капельки воды вмиг осели на волосах.

— Звал, Буран?

Громко спросила она, пытаясь разглядеть в густом паре очертания волкодака.

— Звал.

Буран сидел на низкой скамье. В одних подштаниках, с голой грудью и взмокшими белыми волосами. Вытянув ноги перед собой да устало отпустив голову вниз.

— Устал я, милая, сил нет. Помоги помыться.

Попросил с добротой в голосе, тихим, завораживающим голосом, что Любава не смогла отказать. Оставила башмачки на пороге и носочки стянула, а потом направилась к нему.

Зачерпнула из бочки в тазике водички побольше. Да стянула с веревочки над окошком тряпицу. Зачерпнув мыла из баночки на подоконнике (на мыле волкодаки не скупились, покупали бочками у торгашей), она двинулась к нему.

Присела на краешек скамеечки и принялась мокрой тряпицей растирать напряженную спину.

— Сильнее, милая, не щади. Не заслужил я твоей жалости.

Хмыкнул волкодак, и женщина поджала нижнюю губу. Промыла тряпицу в воде и прошлась вспененной тканью по бугристым рукам беловолосого. Нежно очертила каждую выпуклость, незаметно погладила каждый шрамик и ополоснула чистой водой. К груди она подкралась слишком быстро, спускаясь вниз к крепкому животу, а там как нарошно тряпку на пол уронил. Отпустилась на колени, чтобы поднять, и замерла, когда широкая мужская ладонь сташила гребень с волос, позволяя черным жгутам упасть волнами по спине.

— Не смущайся, милая, мы через это уже проходили.

Хмыкнул Буран и внезапно усадил ее к себе на одно бедро. Любава только ойкнуть и успела.

Надо было, наверное, в плечо пихнуть, отскочить от наглеца. Только прав он, через это она уже проходила.

Горячий шар медленно начал распыляться в животе, дыхание сперло. А пальчики зачесались провести по белым волнистым волосам Бурана.

— Т-ш-ш-ш… — шепнул мужчина, нежно целуя ее подбородок, шею, ключицу. — Не пугайся. Ты же знаешь, я больно не сделаю.

Знает.

Тело помнит. Даже спустя столько лет.

Ведь в этом деле Буран был искусным мастером, в мгновение ока Любава лишилась рубахи. Еще один обжигающий поцелуй, и юбка змеей сползла вдоль ног на пол. Она не успела ни одуматься, ни решиться на безумие. Буран уже сделал это за них обоих. Уложив свою желанную добычу на широкую лавку, он принялся нежно ласкать руками округлые бедра любимой, продолжая шептать, как безумный:

— Больше не отпущу. Никогда!

Под сладостными пытками искусного мастера Любава была готова поверить во все. Особенно когда желанное удовольствие взбудоражило ее кровь, вырывая постжные стоны из женской груди.

Глава 13

Темные волны опутали мое сознание. Будто издалека я слышала крики, охи. Причитания. Тело растеклось, как тесто, я его не чуяла. А вот боль колючей проволокой окутало все нутро. И каленым железом обжигало утробу.

Слезы давно закончились, и я прикрыла опухшие глаза, отдаваясь пространству.

Матушка Зима, почему ты позволила?

Я же умоляла тебя все эти два дня уберечь меня от него. Защитить. Отвести от меня беду.

Почему же позволила надругаться над своей дочерью?

Почему бездействовала?

«Я ж тебя предупреждала, Снежинка. Будь осторожна. Зачем ты вышла из шатра? Зачем позволила Горану увидеть свой белый мех?»

Женский голос звучал ручейком, пробитым через ледяную скорлупу зимнего озера.

«Забери меня у него!»

Взмолилась я.

«Умоляю, пощади мою грешную душу и избавь от мучений и ран. Я устала бояться, устала от боли и унижений».

«Нет, Снежинка. Судьба твоя рядом с ним по жизни быть. Суженный он твой. Муж».

«Да лучше утопиться от такого мужа!»

В сердцах проговорила я, но Зима лишь мрачно усмехнулась.

«Не быть этому, дитя. Доля у тебя такая, быть женой Горана, да за грехи своего клана платить. Пусть боль и мучает тебя, да не так я все задумала. Обласкать не успел он тебя, привязаться к младому телу, прежде чем узнать, чьих ты кровей. Но женой своей все-таки сделал. Значит, узелок плетется правильно».

А ведь к этому она меня сама вела. Матушка Зима. Не болит ее сердце в одночасье с моим, цель ее достигнута. Стала я отдушиной сына Зимы, да бы тот смог расквитаться с белыми волкодаками через меня.

Выходит, не вмешается она. Не поможет.

«Судьба у тебя такая».

Набатом звучало в ушах.

И вдруг дикая злость на весь мир запеленала перед глазами. Кому должна? Что должна⁈

Предначертано судьбой, значит!

С трудом распахнув глаза, я уставилась на черный, деревянный потолок.

— Тише, дочка… тише. Вот выпей. К моим губам преподнесли плошку с водой. Испив чутка, я почувствовала как прохолада остудила горящие сосуды.

Стало немного легче.

— Душно мне…

Шепнула я хрипло, едва ли услышав свой голос. Истощенная старушка нагнулась надо мной. Белесые глаза смотрели на меня с жалостью. Поджав губы, она погладила меня по макушке.

— Сейчас, дочка… Сейчас… Русала, поди сюда!

Вскоре в маленькой комнатке появилась еще одна женщина. Черноволосая, холеная. Недобро зыркнув в мою сторону, она тяжко вздохнула.

— Давай помогай нам. Дивчинку надо на воздух вытащить. Задыхается она.

— Что ж еще не задохнулась? — фыркнула девка и уперла руки в пышные бока. Мотнув головой на проклятие бабки, она все-таки обхватила меня за подмышки, помогая встать с лежака.

Вдвоем они с трудом меня дотащили до двери.

На дворе темень лютая, луна по-прежнему кровит на небе. И тишина. Смертельная. Ни птиц не слышно, ни зверья.

Кое-как отпустив меня прямо на траву, прислонив спиной к старой березе, женщины отошли немного.

— Не повезло тебе, девка, белой волчице родиться.

Фыркнула чернявая, заправив локон моих седых волос за ушко. Через силу я улыбнулась.

— Мне вообще не повезло родиться.

Но я это исправлю. Да, исправлю… Вот прямо сейчас.

Бабка скрылась обратно в избе, тихо ругаясь под нос. А незнакомка с черными косами и массивными золотыми серьгами в ушах осталась рядом.

На глаза напоролось знакомое растение, кустик с виду робкий, листочки некрупные. Но узнать не составило труда — красавка. Так ее прозвали местные. Но Маричка всегда раздавала мне подзатыльники за это название, стоило мне произнести, и гордо повторяла в сотый раз: «Сонная одурь» это.

Дядька Люмил и вовсе ее бешеной ягодой называл. А девочки в лагере — бешеной вишней.

— Принеси мне воды… Пожалуйста.

Шепнула я пересохшими губами,