Сочинения - Уильям Теккерей

– Нет, будь ты проклят, черный дьявол, – говорит мистер Уилл и бьет в черную мишень перед собой.

– Чуть язык мне пополам не перервал, – сообщил Гамбо сердобольной Бетти.

– Нет, то есть да! Адское ты исчадие! Почему его не гонят отсюда в три шеи?

– Потому что не смеют, мистер Эсмонд, – величественно заявил мистер Уорингтон, поправляя манжеты.

– И не хотят, – пробурчали слуги, которые все любили Гарри, тогда как для мистера Уилла ни у кого не нашлось бы доброго слова. – Мы знаем, сэр, что все было по-честному. У мистера Уильяма это уже не первый случай.

– Да и не последний, дай-то бог! – визгливо восклицает миссис Бетти. Чтобы неповадно было бить черных джентльменов!

К этому времени мистер Уильям уже поднялся на ноги, утер салфеткой окровавленную физиономию и угрюмо направился к двери.

– Учтивость требует прощаться с обществом. Доброй ночи, мистер Эсмонд, – говорит мистер Уорингтон, который шутил хотя и редко, но плохо. Впрочем, ему самому этот блестящий выпад пришелся очень по вкусу, и он весело про себя посмеялся.

– Скушал ужин и пошел на боковую, – заявляет миссис Бетти, после чего все захохотали уже открыто, то есть все, кроме мистера Уильяма, который удалился, изрытая, так сказать, черные клубы проклятий из жерла своего рта.

Приходится сознаться, что охота шутить не прошла у мистера Уорингтона и на следующее утро. Он послал мистеру Уиллу записочку, осведомляясь, не собирается ли он в «столицу или куда-нибудь еще». Если он намерен посетить Лондон, то насмерть перепугает «разбойников» на Хаунслоу-хит, а в «Щиколадной никто, конечно, не будет так разукрашен», как он. Боюсь, что мистер Уилл с обычной своей грубостью послал автора письма куда-то значительно дальше, чем в Хаунслоу-хит.

Однако дело не ограничивается перепиской только между Уиллом и Гарри: у двери мистера Уорингтона появляется хихикающая девица, и Гамбо приближается к своему господину с белым треугольником в черных пальцах.

Гарри немедленно догадывается, что это такое.

– Записочка! – стонет он.

Молинда приветствует своего Энрико, и т. д., и т. д., и т. д. В эту ночь она не смежила глаз, и прочее, и прочее, и прочее. Хорошо ли спалось Энрико в родовом замке его предков? Und so weiter, und so weiter [351] . Пусть он больше никогда не «сорится» и не будет «таким злым». Kai ta Loipa [352] . Нет, я не стану цитировать это письмо дальше. А таблички, некогда золотые, что вы теперь, как не увядшие листья? Где фокусник, который преображал вас, и почему исчез ваш блеск?

Достоинство мистера Уорингтона не позволяло ему оставаться в Каслвуде после его легкого недоразумения с кузеном Уиллом, и он написал величественное письмо милорду, объясняя, что произошло. Так как он призвал преподобного Сэмпсона просмотреть эту эпистолу, она, вероятно, не содержала ни одного из тех капризов правописания, которыми столь изобиловала его обычная корреспонденция в тот период. Он объяснил бедняжке Марии, что подбив глаз и расквасив нос столь близкому родственнику хозяина дома, он никак не может дольше оставаться под его кровом, и она была вынуждена согласиться, что при подобных обстоятельствах ему все-таки лучше уехать. Разумеется, прощаясь с ним, она проливала обильные слезы. Он поедет в Лондон и увидит там более юных красавиц, но не найдет ни одной, – ни одной! – которая бы любила его так, как Мария, его Мария. Боюсь, что, расставшись с ней, он не испытал особого горя. Более того, он очень повеселел, едва каслвудский мост остался позади, и пустил своих лошадей такой резвой рысью, что они делали не меньше девяти миль в час. Всю дорогу он пел, кивал хорошеньким девушкам у обочины, потрепал миленькую служанку по щеке, – нет, неутешная тоска его не терзала. По правде говоря, ему не терпелось вернуться в Лондон, блистать в Сент-Джеймском дворце или в Ньюмаркете, – словом, там, где собиралась золотая молодежь. Он уже вкусил от радостей лондонской жизни, и танбриджское общество, сплетничающие дамы и их карточные вечера теперь его совсем не прельщали.

К тому времени, когда он вновь добрался до Лондона, от сорока четырех фунтов, которые, как мы знаем, были у него в Танбридже, не осталось почти ничего, и нужно было изыскать средства на дальнейшие расходы. Но это его не смущало. Ведь в его распоряжении были две суммы по пять тысяч фунтов каждая, положенные на его имя и на имя его брата. Он возьмет сколько будет надо достаточно только полосы везенья в игре, и он все возместит. Но он должен жить, как приличествует его положению, и необходимо втолковать госпоже Эсмонд, что джентльмен его ранга не может поддерживать знакомства с равными себе и блистать в обществе на жалкие двести фунтов в год.

Мистер Уорингтон снова поселился в «Бедфорде», но ненадолго. Он начал подыскивать достойное жилище неподалеку от королевского дворца и избрал квартиру на Бонд-стрит, где и обосновался с Гамбо, лошадей же поставил в конюшню неподалеку. Затем ему потребовались услуги портных, торговцев материями и башмачников. Не без некоторых угрызений он снял траур и надел шляпу с галунами и расшитый золотом камзол. Гамбо уже постиг столичные тонкости парикмахерского искусства, и припудренные светлые локоны мистера Уорингтона выглядели столь же модно, как у самого изысканного щеголя на ПэлМэл. Он появился на Кругу в Хайд-парке в собственном фаэтоне. Слухи о его сказочном богатстве достигли Лондона задолго до него самого, и баловень судьбы из Виргинии возбуждал немалое любопытство.

В ожидании того времени, когда ему можно будет баллотироваться по всем правилам, лорд Марч записал нашего юного друга в клуб в кофейне Уайта как знатного джентльмена из Америки. Свет еще не начал съезжаться в Лондон, но молодому человеку двадцати одного года от роду, с карманами, набитыми деньгами, не обязательно ждать начала сезона, чтобы жить в свое удовольствие, а Гарри твердо решил наслаждаться жизнью.

И он распорядился, чтобы мистер Дрейпер продал на пятьсот фунтов его ценных бумаг. Что бы сказала его бедная мать, знай она, что молодой расточитель уже начал проматывать отцовское наследство? Он обедал в ресторации, он ужинал в клубе, где Джек Моррис, не скупясь на самые жаркие хвалы, познакомил, его с джентльменами, находившимися тогда в столице. Он вкушал от жизни, от молодости, от наслаждений – чаша была полна до краев, и пылкий юноша жадно припал к ней. Видите ли вы далеко-далеко на западе благочестивую вдову, молящуюся за сына? Под деревьями Окхерста нежное сердечко тоже, может быть, бьется для него. Когда Блудный Сын предавался буйному веселью, разве его не ждали любовь и прощение?

Среди неизданных писем покойного лорда Орфорда есть одно, которое нынешний их издатель, мистер Питер Каннингем, не включил в сборник, возможно, усомнившись в его подлинности. Я и сам видел среди уорингтоновских бумаг только его копию, сделанную аккуратным почерком госпожи Эсмонд с пометкой: «Рассказ мистера X. Уолпола о пребывании моего сына Генри в Лондоне и о баронессе Тэшер. Написано ген. Конвею».

«Арлингтон-стрит, вечером в пятницу.

Я на день-другой, мой милый, прервал свои молитвы богородице Строберрийской. Разве не простоял я перед ней на коленях все три последние недели и разве мои бедные суставы не терзает ревматизм? Мне пришла охота побывать в Лондоне, посетить Воксхолл и Раниле, quoi [353] ? Ведь могу же и я немножко поиграть, как другие престарелые младенцы? Предположим, после столь долгого пребывания на стезе добродетели меня потянуло на пироги с пивом, ужли ваше преподобие скажет мне – «нет»? Джордж Селвин, Тони Сторер и ваш покорный слуга сели под вечер в Вестминстере в лодку… во вторник? Нет, во вторник я был у их светлостей герцога и герцогини Норфолкских, только что прибывших из Танбриджа. Так в среду. Откуда мне знать? Разве не упился я до бесчувствия у Уайта целой пинтой лимонада?

Норфолки развлекали меня во вторник рассказами о юном дикаре – ирокезе, чоктау или виргинце, который наделал последнее время некоторого шуму в нашем уголке земного шара. Это отпрыск бесславного семейства Эсмондов-Каслвудов, в котором все мужчины – игроки и моты, а все женщины… ну, я не стану писать этого слова из опасения, что леди Эйлсбери заглядывает через твое плечо. Я слышал от отца, что оба покойных лорда состояли у него на жалованье, и последний из них, красавчик времен королевы Анны, был возведен из виконтов в графы благодаря заслугам и ходатайству его прославленной старой сестрицы, Бернштейн, ранее Тэшер, урожденной Эсмонд – так* же в свое время знаменитой красавицы и фаворитки старого Претендента. Она продала его тайны моему папеньке, который уплатил ей за них, и, забыв о своей любви к Стюартам, перешла на сторону августейшего Ганноверского дома, ныне над нами царствующего. «Неужели Хоресу Уолполу не надоест сплетничать?» – говорит твоя жена из-за твоего плеча. Целую ручки вашей милости. Я нем. Бернштейн воплощение добродетели. У нее не было никаких веских причин выходить за капеллана своего отца. Ведь столько знатных особ отлично обходилось без брака. Она не стыдилась быть миссис Тэшер и взяла себе во вторые мужья немецкого барончика, которого никто за пределами Ганновера не видел. Ярмут не питает к ней злобы. Есфирь и Астинь – добрые подруги и все лето в Танбридже по мере сил обманывали друг друга за карточным столом.