Сочинения - Уильям Теккерей

А ведь когда они поднимались пешком по крутому склону холма, на который уэстеремская дорога взбирается в трех милях от Окхерста, леди Мария Эсмонд, опираясь на руку своего кавалера, влюбленно щебетала ему на ухо самые чувствительные клятвы, заверения и нежные слова. Но чем больше она пылала, тем холоднее становился он. Когда она заглядывала ему в глаза, то подставляла лицо солнечным лучам, которые, как ни было оно свежо и моложаво, безжалостно высвечивали все морщинки и складочки, оставленные на нем сорока годами, и бедняга Гарри находил, что рука, опирающаяся на его локоть, нестерпимо тяжела, так что прогулка вверх по склону холма не доставляла ему ни малейшего удовольствия. Только подумать, что эта обуза будет тяготить его всю жизнь! Будущее не сулило ничего хорошего, и он клял про себя прогулку при луне, жаркий вечер и крепкое вино, которые исторгли у него дурацкое, но роковое обещание.

Похвалы и восторги Марии невыносимо раздражали Гарри. Бедняжка сыпала строчками из тех немногих известных ей пьес, в которых можно было найти положения, сходные с ее собственным, и прилагала все усилия, чтобы очаровать своего юного спутника. Она вновь и вновь называла его своим рыцарем, своим Энрико, своим спасителем и клялась, что его Молинда будет вечно верна ему.

– Ах, дорогой! Разве не храню я вот здесь твой милый образ, милую прядь твоих волос, твое милое письмо? – сказала она, заглядывая ему в глаза. – И не погребут ли их со мной в могиле? Так и будет, сударь, если мой Энрико поступит со мной жестоко! – заключила она, вздыхая.

Как странно! Госпожа Бернштейн отдала ему шелковый мешочек – она сожгла прядь волос и письмо, спрятанные в нем, но Мария по-прежнему хранит этот мешочек на груди! И вот в это мгновение, когда Гарри вздрогнул и, казалось, был готов отнять у нее свою руку, на которую она опиралась, леди Марии в первый раз стало стыдно, что она солгала, а вернее, что ее поймали на лжи, причина для стыда куда более основательная. Да смилуется над нами небо! Ведь если некоторые люди начнут каяться в произнесенной ими лжи, они так все время и будут ходить в рубище, обсыпанные пеплом.

Когда они добрались до Каслвуда, настроение Гарри не улучшилось. Милорд был в отъезде, дамы тоже, и единственным членом семьи, кого Гарри застал в замке, был мистер Уилл, который вернулся с охоты на куропаток как раз в ту минуту, когда карета и всадники въезжали в ворота, и побелел как бумага, узнав своего кузена, свирепо нахмурившегося при виде него.

Тем не менее мистер Уилл решил ничего не замечать, и они встретились за ужином, где в присутствии леди Марии беседовали сначала достаточно мирно, хотя и не слишком оживленно. Мистер Уилл побывал на скачках? И не на одних. И заключал удачные пари, выразил надежду мистер Уорингтон. Более или менее.

– И моя лошадь цела и невредима? – осведомился мистер Уорингтон.

– Ваша лошадь? Какая лошадь? – спросил мистер Уилл.

– Какая лошадь? Моя лошадь! – резко говорит Гарри.

– Я что-то не понимаю, – говорит Уилл.

– Гнедая лошадь, на которую мы играли и которую я у вас выиграл вечером, а утром вы на ней ускакали, – сурово говорит мистер Уорингтон. – Вы помните эту лошадь, мистер Эсмонд?

– Мистер Уорингтон, я прекрасно помню, что мы с вами играли на лошадь, которую мой слуга передал вам в день вашего отъезда.

– Капеллан присутствовал при том, как мы играли. Мистер Сэмпсон, вы нас рассудите? – мягко спрашивает мистер Уорингтон.

– Я не могу не указать, что мистер Уорингтон играл на гнедую лошадь, объявляет мистер Сэмпсон.

– Ну, а получил другую, – с ухмылкой сказал мистер Уилл.

– И продал ее за тридцать шиллингов! – заметил мистер Уорингтон, сохраняя спокойный тон.

Уилл засмеялся.

– Тридцать шиллингов – очень неплохая цена за клячу с разбитыми коленями, ха-ха!

– Ни слова больше. Речь идет всего лишь о пари, дорогая леди Мария. Могу ли я положить вам еще цыпленка?

До тех пор, пока дама оставалась с ними, никто не мог бы превзойти мистера Уорингтона любезностью и веселостью. Когда же она встала из-за стола, Гарри проводил ее до двери, которую притворил за ней с учтивейшим поклоном. Постояв немного у закрытой двери, он приказал слугам удалиться. Когда они ушли, мистер Уорингтон запер за ними тяжелую дверь и положил ключ в карман.

Услышав щелканье замка, мистер Уилл, который потягивал пунш и искоса поглядывал на кузена, спросил его с одним из тех проклятий, которыми обычно украшал свою речь, какого… мистер Уорингтон запер дверь.

– Я полагаю, кое-каких объяснений не миновать, – ответил мистер Уорингтон. – Ну, и незачем им глазеть, как ссорятся их господа.

– А кто это ссорится, хотел бы я знать? – спросил Уилл, бледнея, и схватил нож.

– Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади мистера Уилла?

– Просто лошади! – вопит мистер Уилл.

– Я не такой (эпитет) дурак, каким вы меня считаете, – говорит мистер Уорингтон, – хотя я и приехал из Виргинии.

Затем он повторяет свой вопрос:

– Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра?

– Не могу не признать этого, сэр, – говорит капеллан, обращая укоризненный взор на брата своего сиятельного патрона.

– А я ничего подобного не признаю, – заявляет мистер Уилл с несколько вымученным смехом.

– Да, сударь, не признаете, потому что вам соврать не трудней, чем смошенничать, – сказал мистер Уорингтон, подходя к кузену. – Отойдите, мистер капеллан, и будьте свидетелем честной игры! Потому что вы ничем не лучше…

Не лучше чего, мы сказать не можем и так никогда этого и не узнаем, ибо в этот миг дражайший кузен мистера Уорингтона запустил ему в голову бутылкой, но Гарри успел уклониться, так что метательный снаряд пролетел до противоположной стены, пробил насквозь писанную маслом физиономию какого-то предка Эсмондов и сам разлетелся вдребезги, оросив доброй пинтой старого портвейна лицо и парик капеллана.

– Боже милостивый, джентльмены, умоляю вас, успокойтесь, – вскричал священник, обагренный вином.

Но джентльмены не были склонны прислушиваться к гласу церкви. Потерпев неудачу с бутылкой, мистер Эсмонд схватил большой нож с серебряной рукояткой и кинулся на своего кузена. Однако Гарри, вспомнив боксеров в Мэрибоне, левой рукой отбил руку мистера Эсмонда, а правой нанес ему такой сокрушительный удар, что он отлетел к стене, стукнулся о дубовую обшивку и, надо полагать, узрел десять тысяч разноцветных огней. Ретируясь к стене, он уронил нож, и его стремительный противник отбросил это оружие ногой под стол.

Но и Уилл тоже бывал в Мэрибоне и в Хокли-ин-де-Хоул – переведя дух и сверкнув глазами над кровоточащим носом, он кинулся вперед, опустив голову, точно таран, и нацеливаясь в живот мистера Генри Уорингтона.

Гарри видел и этот прием в Мэрибоне, а также и в материнском имении, где поссорившиеся негры сталкивались в поединке, точно два пушечных ядра, одно тверже другого. Но Гарри взял на заметку и цивилизованные методы белых: он отпрыгнул в сторону и приветствовал своего врага сокрушительным ударом в правое ухо. Тот стукнулся лбом о тяжелый дубовый стол, рухнул на пол и застыл без движения.

– Капеллан, вы свидетель, что все было честно, – сказал мистер Уорингтон, еще дрожа от возбуждения, но стараясь подавить его и принять хладнокровный вид. Затем он вынул из кармана ключ и отпер дверь, за которой толпилось четверо слуг. Звон бьющегося стекла, крик, вопль, два-три проклятия подсказали им, что в комнате творится что-то неладное, и теперь, войдя, они увидели две багряные алые жертвы – капеллана, исходящего портвейном, и высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра, распростертого в луже собственной крови.

– Мистер Сэмпсон подтвердит, что я дрался честно и что начал мистер Эсмонд, – сказал мистер Уорингтон. – Эй, кто-нибудь! Развяжите его шейный платок, а то как бы он не умер. Гамбо, принеси ланцет и пусти ему кровь. Стой! Он приходит в себя. Подними-ка его, вон ты! И скажите горничной, чтобы она подтерла пол.

И правда, минуту спустя мистер Уилл очнулся. Сначала он медленно повел глазами по сторонам, вернее, – вынужден я сказать с большим сожалением, одним глазом, ибо второй основательно заплыл в результате первого удара мистера Уорингтона. Итак, сначала он медленно повел одним глазом по сторонам, затем охнул и испустил нечленораздельный стон, после чего начал сыпать проклятиями и ругательствами весьма щедро и членораздельно.

– Ну вот, он уже оправился, – сказал мистер Уорингтон.

– Слава тебе господи, – вздохнула чувствительная Бетти.

– Спроси у него, Гамбо, не желает ли он еще, – приказал мистер Уорингтон строго.

– Масса Гарри спрашивает, вы еще не желаете ли? – осведомился послушный Гамбо, склоняясь над лежащим джентльменом.

– Нет, будь ты проклят, черный дьявол, – говорит мистер Уилл и бьет в черную мишень перед собой.