Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот когда мы пришли на территорию тех, кто всегда были главными, заклятыми нашими врагами, начались такие драки, что все виденные ранее побоища стали мне казаться невинным ребячеством.
Первого сентября мне расквасили нос, третьего разбили губу и расшатали зуб, а четвертого подбили глаз, да так, что пришлось идти к окулисту в поликлинику. Неделю я видел все в зеленом цвете, что немного меня забавляло.
В этой школе я не числился отличником, справедливо полагая, что мне уже нечего и некому доказывать, и на уроки тратил максимум полчаса в неделю. Но чтоб как-то разнообразить досуг, а то все сплошное курение да мордобой, я записался в школьный отряд «Красные следопыты», таскал в портфеле стопку анкет и опрашивал ветеранов. Удивляло, что ветераны рассказывали не о подвигах, а о всякой ерунде. Один поведал, как у них в блиндаже чуть все не угорели от плохой печки, другой — как на оставленном немцами аэродроме он раздобыл отличную канистру, которая ему служит до сих пор, а следующий — как во время отпуска по ранению он ночью принял грозу за артобстрел и никак не мог найти окопа в комнате. Заодно я выяснил, что мой дед Никита воевал аж в Первую мировую, но ничего героического, кроме добротной шинели, тоже вспомнить не смог. Еще я поступил в Дом юного техника обучаться мастерству токаря, что идеально гармонировало с окружающим миром. На повышенных оборотах токарный станок начинал завывать так же, как стоящий вдоль проспекта огромный завод «Салют», где выпускали авиационные двигатели, которые почему-то испытывали по ночам, отчего земля гудела, а кровать моя тряслась.
Не успел я попривыкнуть к новым обстоятельствам, как нашу новенькую кооперативную квартиру, которая мне так нравилась, пришлось срочно менять по причине развода родителей. Собственно, развелись они еще на этапе переезда, а все это время подбирали варианты.
Нам с мамой досталась однокомнатная квартира недалеко от метро «Коломенская». Какое-то время я продолжал упрямо ездить в старую школу, но три часа дороги в оба конца через полгода меня сломили.
То место, куда мы переехали, называлось Нагатино и являлось наглядным примером смычки города и деревни. Бревенчатые избы начинались прямо от метро, печки в избах топили дровами, воду таскали ведрами. Зимой, пока я ехал на автобусе, развлекал себя подсчетом, из скольких труб идет сизый дым. По улицам разъезжали трактора, на лугах паслись коровьи стада, а на бескрайних полях совхоза «Огородный гигант» копались женщины в ватниках. Весной они сажали капусту, а осенью собирали урожай. Капуста эта называлась «Коломенкой» и считалась почему-то знаменитой, во всяком случае кочаны, росшие вдоль дорог, массово воровали с полей жители близлежащих многоэтажек.
Село Коломенское, давшее название станции метро и капусте, было известно тем, что тут случился Медный бунт и что Петр Первый провел здесь детские годы. Осенью и весной лучше было сюда не соваться. И не только потому, что можно было огрести от местных, а просто что осенью, что весной грязь на улицах была такая, какой не было даже на нашей даче в Щербинке, и можно было запросто увязнуть по колено. В Коломенское нужно было ходить летом и зимой. В выходные народу было полно, зимой все катались на лыжах и на санках, попадались даже нарядные и гордые горнолыжники, а летом граждане загорали, купались и рассекали на моторных лодках. Но в будни тут было пустынно. Местные сидели по избам и на улицу выходили неохотно. Пройдет мужик с граблями, а через час баба с корзиной — вот и весь народ. Зато свадьбы тут играли, нигде я такого не видел! Народ кучей высыпал на улицу, кто со стаканом, кто с тарелкой, — и давай частушки голосить да под баян отплясывать.
Все жители района так или иначе были сельчанами, даже дети. Так же как и взрослые, они воровали урожай с полей, браконьерским способом ловили рыбу в заводях около шлюза, по берегам реки жгли костры, пекли картошку и тайком выпивали в многочисленных сарайчиках и гаражах для моторных лодок.
Летняя практика в школах района всегда проходила на совхозных угодьях, где подрастающее поколение принимало посильное участие в битве за урожай.
Что же касается самой школы, ставшей для меня четвертой, то она на удивление оказалась современной, такой же точно, как в фильме «Доживем до понедельника». Два здания, соединенные переходом. Почти сразу выяснилось, что там просто все до единого свихнулись на спорте, и, наверное, не случайно первым уроком первого сентября у меня была физкультура. Ученики только и делали, что принимали участие в многочисленных соревнованиях и турнирах, бегали эстафеты и посещали секции. Холлы были украшены шкафами с кубками, на стенах висели плакаты с именами лучших юных спортсменов и цифрами их достижений. Разговоры велись исключительно о футболе-хоккее, произносились многочисленные фамилии нападающих, вратарей и полузащитников, которые мне ровным счетом ничего не говорили, вспоминались как недавние, так и прошедшие много лет назад матчи, чемпионаты и турниры, на какой минуте какого тайма там был забит гол, подан угловой или пробит пенальти. Объяснялись все больше фанатскими кричалками и стишками, и даже клички там были в том же духе. У нас в классе учились и Пеле, и Третьяк, и Беккенбауэр. Ученики делились на три лагеря по спортивным предпочтениям, то есть на армейцев, спартаковцев и динамовцев. Патриоты своих клубов, они тихо враждовали между собой, поэтому даже на переменах старались не смешиваться, стояли, разбившись на группы, и вели бесконечные спортивные толковища. Одноклассники никак не могли поверить, что я не болею ни за одно из спортивных обществ, не знаю состава клубных команд и сборных, не представляю их текущего положения в турнирной таблице. Все были просто убеждены, что я их разыгрываю.
Если в первой школе мне ежедневно внушали, что я единственный идиот среди нормальных, то тут я себя чувствовал единственным нормальным среди буйнопомешанных. Но надо было что-то решать, чтобы не чувствовать себя изгоем и не оказаться на обочине жизни. Понимая, что мне вряд ли что светит в футболе и тем более в хоккее, я записался в секцию борьбы и объявил, что болею за общество «Динамо», надеясь, что теперь от меня отстанут. Так оно и случилось.
Весь этот культ спорта ничуть не
