Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дядя Леня нажаловался тете Люсе, что мама посылает меня в ночь неизвестно куда, и что он этого не позволит, и что от «Новослободской» до «Парка культуры» ехать всего четверть часа, пусть Татьяна сама приезжает, не барыня.
Тетя Люся взглянула на него, на меня, пошла пятнами и пробормотала:
— Не знаю, папусик, мне кажется, Алешка вполне и сам может доехать, а Татьяну можно прождать неизвестно сколько.
Когда мама перезвонила через полтора часа, я первым подлетел к телефону, чтобы выяснить адрес и уже отправляться в путь. Но оказалось, что мама — невиданное дело — пошла на попятный:
— Скажи этому идиоту, чтоб проводил тебя до метро, я буду тебя ждать на «Новослободской» у первого вагона через полчаса. И больше я звонить не смогу, тут огромная очередь к телефону, и у меня монет больше нет.
Дядя Леня был очень недоволен. Он только пристроился перед телевизором, чтобы записывать какой-то невероятно важный концерт, кажется «Песня-74», на свой новенький японский магнитофон, и ему совсем не хотелось вылезать из уютного кресла, одеваться и вести меня к метро.
— Сбегай, сбегай, папусик! — умоляюще говорила тетя Люся. — Не переживай, ты ж ее знаешь!
Дядя Леня, рыча от ярости, нахлобучил ондатровую шапку, накинул японскую куртку, и мы с ним припустили к метро. Там и небыстрым шагом идти было три минуты, не больше, а мы с ним почти бежали.
Всю эту короткую дорогу дядя Леня костерил маму на чем свет стоит. Эх, я бы сам дошел с закрытыми глазами, но бог с ним, мы уже подбегали к метро. Навстречу нам бежали люди, торопясь к праздничным столам. И вдруг у самых дверей дядя Леня встал как вкопанный. Задумался, с секунду помедлил, затем вдруг схватил меня за руку и поволок в обратном направлении. Я было пытался вырваться, но он держал меня крепко.
Когда тетя Люся увидела, что дядя Леня вернулся со мной, она потемнела лицом.
— Я тут подумал, — объяснил ей свое решение дядя Леня, — вдруг какой-нибудь милиционер увидит, что мальчик едет один, обязательно его по дороге остановит, и тогда у всех неприятности будут, меня даже оштрафовать могут!
Дядя Леня понимал толк в штрафах, я говорил, с него на работе вечно высчитывали из зарплаты.
Тетя Люся ничего не ответила, она лишь закрыла глаза, постояла так в оцепенении, повернулась, сгорбившись от горя, и отправилась на кухню.
— Ничего! — утешая, в спину ей произнес дядя Леня. — Время еще есть! Я тебе точно говорю, Татьяна успеет и позвонить, и приехать.
Тетя Люся лишь застонала и обреченно махнула полотенцем.
Мама позвонила за полчаса до полуночи.
С ней разговаривал дядя Леня, он было начал со своих опасений насчет милиционера и штрафа, но мама его тут же перебила. Я стоял рядом, мама кричала в трубку очень громко, поэтому я все слышал.
Она кричала, что прождала меня три с половиной часа, что носилась как ненормальная по станции, спрашивая у всех, не видели ли они тут мальчика, что не решалась все это время отойти и позвонить, боясь меня пропустить, и что он, Ленька, настоящий идиот.
Да, экономить минуты, чтобы потерять несколько часов, это был мамин стиль. Но мне сейчас больше всего хотелось, чтобы она забрала меня отсюда, куда угодно, к чертовой матери, к Надюшке, лишь бы не оставаться здесь больше.
Но мама решила по-другому.
— Все равно из-за твоей дурости, Ленька, — сказала она, — я уже не успею. Пока сюда, пока обратно, уже и Новый год наступит. Утром его заберу. — И на этом закончила разговор.
Я сидел за праздничным столом на самом краешке. Каждый кусок на моей тарелке сопровождался такими красноречивыми взглядами тети Люси и ее матери-портнихи, что в горло не лезло. Ладно, думал я, осталось немного, уеду ранним утром, пока они все будут спать. Поеду к бабушке и дедушке на Грановского, где жил весь последний год. Точно, только записку оставлю в прихожей.
— Папусик, ты только взгляни! — периодически восклицала тетя Люся, с большим энтузиазмом комментируя «Голубой огонек», дабы отвлечь дядю Леню — тот все больше налегал на водочку. — Все-таки Магомаев красивый мужчина!
Я сидел, уткнувшись в окно, где на занесенном снегом, пустом Крымскому мосту не было ни одной машины, и только снежинки мелькали в свете фонарей.
Что же у меня за Новый год такой, зачем я здесь, тут со мной никто не разговаривает, даже Денис. И мне самому ничего не хочется, ни шутить, ни есть, ни телевизор смотреть. А ведь это мой любимый праздник, самый главный. Мы Новый год всегда встречали необыкновенно, особенно когда жили в нашем доме в Щербинке с бабой Людой. Елку наряжали, каждый свой валенок под елку ставил для подарков, песни под гитару пели, свечки зажигали, печку топили, от печки всегда самое приятное тепло. А тут как-то холодно, даже знобит.
Когда мне все-таки сообразили сунуть градусник, там было тридцать восемь и семь. Я еще и заболеть умудрился.
Меня уложили в дальней комнате, куда на табуретку у кровати тетя Люся трижды за день с грохотом ставила поднос с едой и таблеткой аспирина. Мама, узнав о моей болезни, передала, что мне необходимо отлежаться, а дядя Леня заявил, что после того, как мама назвала его идиотом, он ее знать не желает.
Первые сутки прошли как в тумане, видимо, я все время спал, а когда открывал глаза, за окном постоянно было темно. На второй день стало полегче, я даже пробовал читать, но сильно болели глаза. Иногда Денис приоткрывал дверь, заглядывая в щелку, и тогда тетя Люся немедленно принималась истошно голосить, припоминая дела, давно минувшие:
— Мало тебе, что ты от него диатезом заразился?
В комнату почти не долетали звуки, лишь однажды, когда дверь забыли плотно прикрыть, по телевизору в большой комнате начался какой-то новый фильм с Райкиным. И все они, дядя Леня, Денис, тетя Люся, даже злобная старуха-портниха, покатывались со смеху. А я слушал, и мне это почему-то совсем не казалось смешным.
Тем же вечером, когда было совсем поздно, дядя Леня и тетя Люся тихонько вошли в комнату, где я болел. Они думали, что я сплю, но я отоспался днем, а сейчас просто
