Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что в реальной жизни такие счастливые развязки случаются крайне редко, не в последнюю очередь потому, что с многобожием нынче давно покончено, в том числе и на государственном уровне, а согласно современным взглядам на суть вещей и прочую философию, каждый почему-то просто обязан страдать, причем в одиночку, в лучшем случае — самостоятельно выбираться из передряг безо всякой помощи свыше.
Но однажды, давным-давно, в, прямо скажем, критический момент жизни, когда мне не на кого и не на что было рассчитывать, я был вдруг чудесным образом спасен, как это порой случается в древнегреческих трагедиях. И сделал это не Зевс-громовержец, не Афина Паллада, а какой-то карапуз, который, мало того что и тогда меня знать не знал, и поныне не подозревает о моем существовании. Да, собственно, я его тоже никогда в жизни не видел, даже не представляю, как он выглядит.
Я и сам забыл про этот случай, но вдруг осенью встретил на улице своего одноклассника Юрку Гуськова, отправился покупать с ним арбуз, тут и вспомнил.
Но обо всем по порядку.
В шестом классе я пошел в четвертую и последнюю по счету школу. Переездов в обозримом будущем больше не предвиделось, мне и самому уже порядком надоела эта чехарда, хотя от меня здесь ровным счетом ничего не зависело.
Все эти четыре школы были в Москве, но различались они так, будто находились в разных городах и даже в разных странах.
Первая, на Фрунзенской, была образцовая. Там учились дети дипломатов и внуки ветеранов госбезопасности. В этой школе все было до такой степени надежно, что туда определили даже дочку Луиса Корвалана. Паркет в холлах был натерт до блеска, в актовом зале после уроков демонстрировали кинофильмы про войну, на стенах висели портреты пионеров-героев, по углам стояли знамена, в туалетах не курили, на переменах младшие гуляли парами, старшие не дрались, не хулиганили, вместо этого все собирали бумажную макулатуру, сдавали деньги на подарки детям Вьетнама, а со сцены пели песни про Ленина, партию и революцию. Ученики из приличных семей рассказывали друг другу бесконечные истории о жизни с родителями во Франции, Дании, Египте и Бразилии, демонстрировали потрясающие авторучки, фломастеры, игрушки и жевательную резинку.
Казалось бы, учись — не хочу. Но не прошло и недели с первого сентября, как первая моя учительница вдруг яростно меня возненавидела и даже не думала это скрывать, хотя для школы я был вполне подготовлен. Я, можно сказать, был вундеркиндом, начал читать в три года, писать в четыре, а в пять играть на гитаре. Несмотря на мои достижения, на каждом собрании учительница сообщала родителям, что я идиот и что с таким идиотом она впервые сталкивается за всю свою педагогическую практику, и настоятельно рекомендовала, пока не поздно, сдать меня в интернат для умственно отсталых. Чтобы как-то отвлечь родителей от подобного решения, я старательно посещал музыкальную школу, библиотеку и плавательный бассейн. В интернат меня не сдали, хотя училка моя продолжала настаивать на моей неполноценности, темнела лицом, лишь только я показывался ей на глаза, исписывала дневник замечаниями и ставила по несколько двоек в день за поведение. Так продолжалось ровно три года.
Потом родители получили новую квартиру, мы переехали, и я пошел в следующую школу. Это была восьмилетка на одной из улиц Соколиной Горы. Возможно, так выглядели сиротские приюты Диккенса или советские исправительные заведения эпохи военного коммунизма. Школа была построена еще при царе Горохе, в обшарпанных классах стояли доисторические парты с откидными крышками, в полу зияли дыры. Тяги к знаниям там никто не выказывал, уроки массово прогуливались целыми классами, занятиям предпочитали игру в трясучку, ножички и пристенок, нужду любили справлять на пол в физкультурной раздевалке, а изъяснялись все исключительно матом. Драки возникали на каждой перемене как по поводу, так и без, настолько свирепые, что школьный медпункт больше напоминал полевой лазарет. Били в кровь и в кашу, выбивали зубы, ломали руки и носы, причем девочки и не думали отставать от мальчиков. Сильные и старшие ежедневно отнимали деньги у слабых и младших, а на выходе из школы отважных юных рэкетиров поджидали с глумливыми ухмылками учащиеся окрестных ПТУ, грабя награбленное.
Верхний лестничный пролет считался официальным местом для курения школьников всех возрастов, и на переменах коридоры заволакивало дымом. Из тридцати семи учеников восьмого «Б» двадцать восемь состояли на учете в детской комнате милиции за кражи, в основном — со стендов выставок в Сокольниках, а некоторые уже имели татуировки.
Удивительное дело, но меня все это не особенно шокировало, а скорее наоборот. Эта школа-восьмилетка казалась мне какой-то причудливой смесью «Неуловимых мстителей» и «Педагогической поэмы», настолько дух романтики и свободы витал в ее стенах. Каждый день был полон увлекательных приключений. Все чопорное, наносное, привитое в первой школе, улетучилось за пару дней. Бассейн, музыка и библиотека были мгновенно забыты. В драках я принимал участие азартно, в трясучку с каждым днем выигрывал все большие суммы, деньги приспособился прятать под стельку в ботинке, курить начал с удовольствием, в милиции на учете хоть пока и не состоял, но перспектива была.
На остатках знаний и способностей, безо всяких усилий, я вдруг оказался круглым отличником. Меня без устали хвалили и ставили в пример, а учителя литературы и природоведения, те просто заходились от восторга и называли гением. Я даже умудрился занять первое место в конкурсе школьного рисунка, разоблачающего хунту генерала Пиночета, абсолютно не умея рисовать. В минуты своего триумфа я живо представлял лицо моей первой учительницы. Хотя, скорее всего, она заявила бы, что на фоне уголовников даже идиот какое-то время может прикидываться прилежным учеником. Тем временем пацаны из класса стали мне лучшими друзьями, и я начал пропадать с ними на улице до темноты. Мы ходили в кино, совершали набеги на аттракционы Измайловского парка, играли в индейцев в сквере за трибунами стадиона «Крылья Советов».
Неизвестно, что поджидало бы меня в недалеком будущем, но не успели начаться летние каникулы, как в одну из ночей
