Личное время - Хуан Мирамар

Однако никто его больше не преследовал. Скоро он вышел в долину, которая отличалась от ущелья только тем, что – была немного шире, на склонах росли какие-то скрюченные деревья и посредине была проезжая дорога. Он решил, что идет уже около часа – часов у него не было, он их обменял на порцию шаурмы еще в столице, когда почти сутки бродил возле гостиницы, не решаясь забрать свои вещи, но так, на прикидку, получалось около часа. Скоро его догнала повозка, запряженная двумя мулами.

Когда повозка проезжала мимо, он поздоровался с сидевшим в ней крестьянином по-арабски и неожиданно для самого себя сказал:

– Village? OK?[23]

Крестьянин окинул его равнодушным взглядом и кивнул. Рудаки вспрыгнул на край повозки и уселся, свесив ноги, позади крестьянина. Повозка медленно двигалась, переваливаясь на крупных камнях, усыпавших дорогу, возница понукал мулов неопределенными междометиями, вздыхал и изредка протяжно взывал к аллаху: «Йа Алла! Ва Алла!». На Рудаки он не обращал никакого внимания.

Через некоторое время Рудаки решился попросить воды:

– Майа. Фи майа?[24]

Возница покосился на него, достал из-под наваленных в повозке мешков бутылку, оплетенную соломой, и протянул ему. Глотая теплую воду, Рудаки подумал, что бутылка похожа на бутылки с болгарским вином «Гамза», которые они часто покупают на всякие сборища и посиделки у них дома, но никаких надписей на ней не было.

Напившись, он совсем успокоился. «Случайные это были арабы, – думал он, отдавая бутылку, – разбойники какие-то. Ни на местную полицию, ни тем более на „Мухабарат“[25] не похожи. Особенно на «Мухабарат» – те бы меня не отпустили так, те бы точно поймали». Он поежился и посмотрел назад, на дорогу, но дорога была пуста.

«Странный народ эти арабы, – он посмотрел на подобравшего его крестьянина – средних лет дядьку в грязной серой галабии, – если бы на его месте был наш мужичок, то, во-первых, неизвестно, взял ли бы меня, скорее всего, не взял бы, а во-вторых, если бы взял, то расспросами замучил. А этот подобрал посреди пустыни, в горах, подобрал иностранца, грязного и потного, в рваной куртке, с расцарапанной мордой – точно ведь расцарапал, когда через колючки лез в лесопарке этом, возле гостиницы, – и ничего, и не интересует это его совсем, ибо на все воля аллаха».

Он покачал головой и опять посмотрел назад, на дорогу, но дорога по-прежнему была пуста, по-прежнему вокруг были лишь желто-красные скалы и ни души. Только летали невысоко в небе какие-то птицы, похожие на соколов.

«Скорее всего, это и есть соколы», – лениво подумал он. Его клонило в сон, и он бы и заснул, если бы повозку не встряхивало на камнях. В полудреме он стал вспоминать то, что произошло с ним за последнюю неделю: все свои мучения, и переживания, и страхи, которые еще далеко не закончились, и когда закончатся, не известно.

«Надо же, – размышлял он, – надо же, как получается: если рассказать кому-нибудь о том, что со мной произошло, то получатся приключения, как ни рассказывай, а на самом деле были это сплошные муки и ничего лихого и мужественного в этих событиях не было, а расскажи – получатся приключения. А главное, – думал он, вспоминая эту безумную неделю, – главное, что не понятно, зачем меня сюда вообще послали. Ну, в Хаме и в Александрии – там тоже была опасность и еще какая, но там было понятно, зачем, задание у меня было, а тут черт знает что – пойди туда, не знаю куда».

Задание у него в этот раз и правда было неопределенное. Надо было ему позвонить в представительство Аэрофлота в столице и спросить некоего Бессарабова, и тот расскажет ему, что делать. Правда, сказали ему тогда под страшным секретом знакомые офицеры в кафе в Лефортовском парке, что похож он оказался внешне на кого-то из местной банды антиправительственной, на начальника какого-то и что будто бы должен он будет этого кого-то заменить на время, чтобы отдать какой-то важный приказ или подписать там что-то. Хотя как подписать? Подпись-то у него в любом случае другая, и арабский он не настолько знает, чтобы кого-то из местных деятелей заменить. Бред сивой кобылы! Однако он по прежнему опыту знал, на что способны генералы, поэтому не очень удивился бы, если бы этот бред оказался правдой. Но до этого не дошло.

Он посмотрел на грязно-желтую пустыню, которая открылась перед ними, когда проехали они этот небольшой горный массив, подумал, что скоро должен быть и населенный пункт какой-нибудь, и вдруг вспомнил Лефортовский парк в снегу, кафе, где пили они под жареную рыбу «капитан», и шутки разбитной московской подавальщицы по поводу этой рыбы и их капитанских погон; вспомнил настолько отчетливо, что даже запах этой рыбы вдруг почувствовал и ощутил парной дух зимней московской кафешки в парке, в которой, отряхивая с шинелей мокрый снег, толпилось окрестное офицерье из многочисленных военных заведений, расположенных в этом издревле населенным военными учреждениями районе; вспомнил, как на вентиляционном желобе над окном раздаточной грелись кошки – нигде он потом такого не видел: на теплой полке желоба, свесив расслаблено хвосты и даже лапы, грелось не меньше десятка разнокалиберных кошек и котов.

Впереди, в дрожащем мареве над горизонтом вдруг возник минарет, потом еще один, и скоро стали видны первые дома.

– Омдурман? – спросил он возницу.

– Э… Валла, – неопределенно помянул тот аллаха.

Рудаки хотел было уточнить, что значит «э… валла», но потом передумал – какая разница, какая разница, какой это город, все равно потом надо будет как-то выбираться в Египет, а откуда выбираться, не так уж и важно.

Между тем они уже въезжали в город – судя по многочисленным мечетям и блочным трех– и пятиэтажным домам, был это большой по масштабам страны город, – и он опять спросил возницу, не Омдурман ли это, но снова получил в ответ неопределенный призыв к аллаху. Они ехали по широкой грязной улице, застроенной блочными домами, в первых этажах которых располагались различные лавки и мастерские. Прохожие были преимущественно арабами, хотя попадались и негры, но городского вида, в галабиях, а некоторые в европейских костюмах. Проехали полицейский участок, возле которого стояли два броневика с тяжелыми пулеметами и – местное изобретение – джипы со стальными щитами вместо ветрового стекла. Возле машин суетились полицейские и солдаты. Потом проехали мимо гостиницы «Нил» – название гостиницы было написано по-английски, наверное, единственная надпись латинскими буквами во всем городе.

«Пожалуй, имеет смысл зайти в гостиницу, – решил Рудаки, – разузнать, что и как, и, может, переночевать, если паспорт не будут требовать».