Личное время - Хуан Мирамар

Хуан Мирамар

Личное время

…Не так ли,

Откинув палисандровую крышку

Огромного концертного рояля,

Мы проникаем в звучное нутро?

1. Дверь

Открытое партийное собрание близилось к своему естественному концу. Спящие просыпались, игравшие тайком в шахматы спешили закончить партии, читавшие торопливо дочитывали до памятного места или делали закладки, даже каменнозадый президиум начал ерзать и украдкой посматривать на часы. Обсуждался так называемый коллективный договор, обсуждался уже четвертый час, и сейчас наступило время выносить резолюцию.

– Есть замечания или дополнения к тексту резолюции? – спросил председательствующий на собрании парторг института, подняв на лоб модные очки в широкой черепаховой оправе и окидывая строгим взглядом ряды присутствующих, в которых уже начали образовываться первые бреши – кое-кто встал и бочком-бочком пробирался вдоль стен ко второму, более отдаленному от сцены и президиума выходу. – Если нет замечаний и дополнений, – продолжил он после полагающейся по ритуалу паузы, водрузил на место очки и встал. – Если дополнений нет, предлагаю… – однако фразу он закончить не успел.

– Есть дополнения! – раздался вдруг высокий звонкий голос с места.

Аккуратный молодой человек в потертом сером костюме и серой же рубашке с завязанным вечным узлом полосатым галстуком стремительным шагом шел к трибуне.

– Кто это? – заинтересовался сидевший в президиуме инструктор райкома партии.

Ему никто не ответил.

– Кто пустил этого идиота? – громко, так что было слышно в зале, спросил парторга замдиректора по науке, которого в институте называли «бешеный огурец», и он оправдывал это прозвище всей своей деятельностью.

– Не знаю, – парторг растерянно пожал плечами.

В зале оживились, раздались смешки, а аккуратный молодой человек поднялся на сцену и, обратив к аудитории свое наивное доброе лицо деревенского дурачка, поднял кулак и крикнул торжественно:

– Свободу узникам совести! – и продолжил уже обыденным тоном, но тоже очень громко и отчетливо: – Есть три дополнения. Во-первых, предлагаю восстановить частную собственность, во-вторых, освободить из концлагерей политических заключенных и, в-третьих, надо записать, чтобы сотрудникам химических лабораторий регулярно выдавали молоко, а то уже два дня задерживают.

– Кто это? – свистящим шепотом вопрошал соседей по президиуму смертельно вдруг побледневший инструктор райкома партии – человек новый и с местной спецификой не знакомый.

Ему опять никто не ответил, а к аккуратному молодому человеку уже бежали из-за кулис дружинники и парткомовские холуи. Аккуратный молодой человек был известный институтский сумасшедший, кандидат химических наук, младший научный сотрудник Вася Горский.

Вася Горский был местной знаменитостью. Он неоднократно водворялся в городскую психиатрическую больницу, где проводил пару месяцев, и возвращался к научным изысканиям слегка похудевший, но не сломленный, с диагнозом «шизофрения в стадии ремиссии», который и спасал его от более суровых репрессий, правда, и времена тогда уже наступили почти вегетарианские.

Холуи с дружинниками выкручивали Васе Горскому руки и волокли со сцены. В зале одни смеялись, другие выкрикивали что-то одобрительное, но неопределенное, так что сказать, кого они одобряли, было трудно. В президиуме парторг горячо шептал на ухо инструктору райкома, видимо, объясняя ему местную специфику. Потом Васю увели и был объявлен перерыв.

Рудаки вышел во двор покурить вместе с переводчиком из спецотдела Волковым.

– Слышал, что Вася Ферсману устроил? – спросил, закуривая, Волков.

– Нет. А что? – поинтересовался Рудаки и подумал: «Странно как получается – я же знаю эту историю и в то же время как будто и не знаю и с интересом буду слушать Волкова».

Впрочем, если бы только это было странным. Это было всего лишь второе его проникновение и странного было немало.

– Ты же знаешь Гогу Ферсмана, – рассказывал Волков. – Ну вот, приходит он как-то утром на работу, а в его кабинете за столом сидит Вася. Гога говорит: «Ты что это, Вася, в моем кабинете делаешь?». А Вася ему: «Кому Вася, а кому Василий Сидорович. И вообще, – говорит, – Григорий Борисович, вы уволены – я только что приказ подписал». Гога – ты же знаешь Гогу – страшно перепугался и побежал к директору, а Вася остался в его кабинете и все приказы строчил, пока за ним не приехали, – Волков засмеялся.

Рудаки тоже хмыкнул и выбросил сигарету во вкопанную в землю железную бочку – институт был химический, и с курением было строго. Он хорошо знал Григория Борисовича Ферсмана, которого почему-то называли Гогой, знал давно, задолго до проникновения.

Доктор химических наук, член КПСС Ферсман имел в институте прозвище «плачущий большевик». Получил он его за вечно плаксивый тон и привычку постоянно жаловаться.

– Ты знаешь, вчера меня вызвал директор, – говорил он, например, чуть не плача, своему приятелю и заместителю Ступаку. – И знаешь, что он сказал?

– Что? – интересовался Ступак.

– Он сказал: Гога, ты молодец!

Рудаки усмехнулся, вспомнив эту историю, и тут увидел самого Гогу Ферсмана, который вышел из института вместе с инструктором райкома и что-то на ходу ему втолковывал – видимо, выражал свое отношение к антисоветскому поступку Васи Горского. Его визгливый голос далеко разносился по институтскому двору. Инструктор мрачно внимал.

«А они ведь все умерли, – подумал Рудаки, – и Гога, и Вася Горский». Правда, про Горского он точно не знал, а Гога давно умер, в Америке. Эмигрировал туда на старости лет и там умер. «Наверное, и Вася тоже умер, – решил он, – с шизофренией долго не живут», – и спросил Волкова:

– Ты вернешься на собрание?

– Придется, – сказал Волков, – Брехов всех по головам будет пересчитывать. А ты?

Брехов был начальником спецотдела.

– А я думаю смыться, – ответил Рудаки. – Пораньше надо дома быть.

– Смотри, – предостерег Волков, – на проходной всех записывают.

– Я через дырку, – сказал Рудаки.

– Ну давай, – Волков протянул руку. – Завтра зарплата, помнишь? Мы собираемся отметить. Ты как?

– Как же без меня?! – сказал Рудаки, пожал Волкову руку и быстро пошел к открытым воротам гаража – надо через гараж пройти, пока ворота не закрыли – так к дырке в заборе ближе будет.

Проходя по территории гаража, обходя стоящие там в беспорядке грязные грузовики, перепрыгивая через радужные нефтяные лужи и разбросанные повсюду железяки непонятного назначения, Рудаки опять подумал о том, как похож институтский гараж, да и вся территория института, на Зону – зловещую, полную опасностей и ловушек полосу земли, на которой побывали пришельцы. Как в фильме Тарковского, торчали тут серебристые шары газгольдеров на растопыренных железных ногах, змеились шланги и кабели, а по асфальту тек мутный ручей из вечно поломанного крана.