Эра воды - Станислав Михайлов

Величина открытия потрясла уважаемого господина Фогеля до глубины души. Еще бы, раз на Марсе некогда была цивилизация, то у Гельмута появилось новое поле деятельности, полное тайн и обещающее невиданные чудеса. Одна беда, открытие сделано не им и даже, как я всегда тактично подчеркиваю, не мной, а Робом. Вернее, строго говоря, даже не Робом, а частью Роба, одним из его модулей. И нашли-то всего-навсего скромный барельеф, образно выражаясь, замочную скважину, ключ к которой еще только предстояло подобрать.

Как бы там ни было, доктор Фогель надеялся расширить эту узкую щелочку в прошлое Красной планеты: найти захоронения, библиотеки, погребенные города, всякое такое, о чем в подобных случаях положено мечтать исследователю. Есть повод погрезить лаврами нового Шлимана, откопать какую-нибудь марсианскую Трою. И вот уж тогда он развернется, можете не сомневаться. И я не сомневаюсь, даже не смеюсь, разве что слегка иронизирую. Гельмут, действительно, прекрасный специалист, так о нем отзывалась Катя, а ее мнению можно верить. Если бы он поменьше увлекался математикой, все эти шифрации-дешифрации, поиски Золотого сечения, выуживание несуществующих закономерностей из случайного положения вещей…

Если б не доктор Фогель, наша экспедиция закончилась бы минимум неделю назад, потому что мы не обнаружили ровным счетом ничего нового. Абсолютно. Ничего, кроме того, что уже получили перед нами роботы. По сути, в гроте было только это каменное лицо на стене, лицо давно умершей, а, возможно, никогда не существовавшей женщины. Скорее всего, женщины — даже этого мы не можем утверждать наверняка. Единственное свидетельство разумной жизни, почтившей своим присутствием Марс и удалившейся навсегда. С легкой руки Гельмута ее окрестили Евой. Только лицо и зал явно искусственного происхождения, узкий ход к нему, пробитый в камне, и шахта, устье которой перекрыто ледником и наносами пыли. Сколько мы ни рылись и ни просвечивали вокруг, ничего больше.

Катя внимательно слушала антрополога, с нетипичной для немцев горячностью доказывающего что-то, несомненно, чрезвычайное. У Гельмута Фогеля чрезвычайным являлось абсолютно все: и нехватка ванадия в синтезаторе, и результаты напряженных полугодовых исследований, и новостной сюжет тринадцатого канала о неистовых косяках сельди, заполонивших Атлантический океан и угрожающих балансу Великой Природы…

Я подошел ближе.

— …еще немного, уверяю вас, доктор Старофф, мы же почти у цели!

Катя с сомнением качнула головой:

— Вы в четвертый раз обещаете расшифровку и снова «почти у цели». Экспедиция не может продолжаться вечно. Мы выполнили все работы по плану, сверх того, обследовали полукилометровую зону вокруг Евы. Никаких тайных ходов, знаков, настенных изображений, надписей, вообще ничего. Неделю топчемся на месте.

— Но вы же согласны, так? Что в пропорции лица Евы заложен шифр, и размер зала, ориентация по сторонам света? Это же не случайно! С этим лицом что-то не так, как вы не чувствуете?!

— Я сказала, что допускаю такую возможность, но не более того. Доктор Фогель, ваше мнение, безусловно, является для меня важным. Но как руководитель экспедиции, не могу тянуть дольше. Мы уже давно выпали из графика, вдвое превысили запланированный срок, причем новых существенных результатов нет. Почему бы не заняться анализом уже полученных материалов? Это можно делать камерально, вы согласны?

Прежде, чем Гельмут ответил, Катя обернулась ко мне:

— Доктор Джефферсон, как вы считаете, есть ли смысл продолжать полевые работы?

Я развел руками, видя умоляющий взгляд Фогеля.

— Сожалею, нет. Мы все промерили вдоль и поперек. Поискать бы где еще, в других районах. Мы теперь знаем главное: на Марсе была разумная жизнь. И даже гуманоидная! Значит, остались следы. Не тут, так там обязательно что-нибудь найдем. Надо просчитать наиболее вероятные участки: дельты рек, низины, где мог быть благоприятный климат… Доктор Фогель, у вас наверняка есть методы, как это делать. Кстати, искренне восхищен вашей работой в Сахаре. Возможно, нечто похожее…

Он вздохнул и махнул рукой.

— Дорогой мой доктор Джефферсон, если бы все так просто. Сахара же на Земле, условия не такие жесткие. Для Марса пока нет нормальной аппаратуры, нужно заказывать, а пока их дождешься… Да и свойства грунтов отличаются, Марс есть Марс, на все надо тарироваться заново. У нас же до сих пор как в каменном веке, сплошная эмпирика.

Гельмут опять вздохнул. Я сочувственно и с пониманием покивал, скрывая улыбку, поддержал разговор парой-другой фраз и свел его к нулю. На самом деле ведь мы оба знали, миссия завершена, ловить здесь больше нечего, разница между нами состояли лишь в том, что я был готов признать это вслух, а он — нет.

Жизнь на Марсе обнаружили давно и люди Солнечной уже привыкли к ней, как к данности, а ведь когда-то среди земной профессуры кипели жаркие дебаты, могут ли бактерии существовать в столь суровых условиях. Оказалось, могут, и не только бактерии, но и некоторые водоросли. Да и условия, как выяснилось, не такие уж суровые, стоит лишь залезть поглубже под поверхность.

В прошлом климат четвертой планеты был несравненно мягче: осталась куча ископаемых форм жизни. Ну, «куча», конечно, преувеличение… В основном, понятно, морские беспозвоночные и растения. Мы все еще топчемся на месте, ковыряемся вокруг своих баз, территория изучена из рук вон плохо. Чтобы выкопать приличный карьер или пробурить пару скважин не может быть и речи, Марс переведен чуть ли не в статус музея, нужны десятки справок и согласований на начало раскопок. Удивляюсь, что разрешили пробить штольню к нашему «Аисту», наверное, надо теряться почаще, глядишь, заодно случайно выроем что-нибудь стоящее.

Останки прежней жизни отпечатались в камне и теперь появлялись на свет марсианского дня из-под рук ученых, вернее, их роботов. Появлялись и даже попадали в анекдотические истории. К примеру, совсем недавно наших умников всколыхнула находка фрагмента панцирного существа, тут же напомнившего кому-то древнюю земную рыбу. Мгновенно провели параллели (я уже упоминал метод актуализма?), отыскали палеонтологические подобия, написали статьи и доклады, но уже через четверть года аналогичные окаменелости начали пачками попадаться на Ацидалийской равнине, и стало ясно, что никакие это не рыбы и, в сущности, даже не вполне животные. Скорее, нечто вроде водорослей или кораллов, перемещавшихся под действием океанических течений и сбивавшихся в огромные живые острова. Марсианскую рыбу спешно переименовали в «панцирную водоросль», снова написали статьи и доклады, но тут подоспели результаты моделирования, и получилось, никакой это не панцирь и не внешний скелет, а газовый резервуар, обеспечивавший существу запас плавучести. Однако было уже поздно, название успело дать корни и закрепилось в яйцеголовой братии, его не стали менять.

Не удивлюсь, если пройдет еще полгода, и ученые мужи решат, что никакой это не газовый пузырь, а двигатель внутреннего сгорания. Как говаривал мой бывший русский начальник, профессор Игорь Марков, наука — штука сложная, без водки невозможная, пути ее неисповедимы и вымощены костями неверных предположений. Кстати, он тоже улетел с Ганимеда, правда, ненадолго. Какие-то дела на Земле, я, честно говоря, так и не понял, какие именно. На станции Сикорского его временно замещает доктор Ван, он слал мне привет и выражал, в своей обычной, сдержанной манере, то, что должно было бы означать безмерную радость по поводу моего чудесного спасения. «Я чрезвычайно счастлив видеть вас живым, доктор Джефферсон» — вежливая китайская улыбка на неподвижном лице. Мне показалось, он хотел сказать что-то еще, но не посчитал возможным. Предупредить, что ли… Наверное, это лишь моя мнительность. Ван невероятно тактичен, но во многих случаях я предпочел бы прямоту.

Так вот, о жизни на Марсе. Общественность давно успокоилась, мол, жизнь была, но исчезла миллионы лет назад, остались реликты и дохлости, будем копать, собирать, классифицировать. И тут им как гром средь ясного неба — мое открытие. Совершенно случайное, что греха таить, я не корпел годами, комплексируя модели и укладывая один за другим скелеты ложных гипотез в фундамент правильного решения. Пытаясь всего лишь выбраться из марсианских недр, так гостеприимно распахнутых передо мной его величеством случаем, я наткнулся на барельеф, каменное женское лицо, вырубленное в скале. Широкоглазая, с высокими скулами и тонким прямым носом, длинноватым по земным канонам красоты, она была начисто лишена волос. Только лицо, без тела, даже без шеи. Кажущийся бессмысленным штрих, случайно уцелевший осколок цивилизации. Мало того, что цивилизации, так еще и человекоподобной!

Не спрашивайте меня, почему решил, что это женщина. Да, мне хватило только лица. Да, она мне снилась, когда я метался по проклятым пещерам в поисках выхода, и от воспоминаний о тех снах — до сих пор мурашки по коже… Да, я просто знаю. Но речь не об этом.