Камни говорят - Тоурбергюр Тоурдарсон

После длительной борьбы с неровностями рельефа и ошибочными представлениями о расстояниях я наконец-то достиг того возраста, когда мог в одиночестве путешествовать по окрестностям, и Господь дал мне достаточно ума, чтобы прокрадываться на хутора незамеченным. Я даже как-то сам съездил на коне к церкви. Старшие привязали мне ноги к лошади, и я сидел в седле в такой причудливой позе, что чуть не отбил мошонку, после чего несколько дней болел пах. На голове у меня была шляпа с довольно широкими полями, недавно купленная в торговом местечке. Шляпа была на веревочке, завязанной узлом под подбородком, чтобы ее не сдуло, потому что порой мы неслись на лошадях так быстро, что казалось, будто навстречу дует ветер, незаметный при неторопливой езде.

Подъехав к церкви, я витал в облаках и, зайдя внутрь, побрел в шляпе под хоры. Кто-то велел мне ее снять. Приказано было это отнюдь не дружелюбным тоном, и мне не нужно было повторять. Я схватился за узел и сорвал с головы эту чертову шляпу. Всем своим нутром я чувствовал, что совершил непростительную ошибку, и в течение проповеди смотрел в одну точку, словно никого не видя, в надежде, что меня тоже никто не замечает. Произошедшее вызвало возмущение прихожан. Ввалиться в церковь перед проповедью в шляпе было осквернением божественного святилища. Об этом на хуторах поговаривали: «Тот Бергюр с Хали вломился в церковь, словно придурок, со шляпчонкой на голове и прошел прямо до хоров». Шутники потом мне это долго припоминали. Мой дядя Бьёдн спел обо мне в кузнице в Брейдабольсстадюре следующие строки:

Он шляпу до входа на хоры несет,

Потом кровь из носа в мученьях пойдет…

Мне подумалось, что вход на хоры был богом церковных дверей. Но во мне уже зародилась любовь к истине, и я ответил Бьёдну с победным видом:

– Это совершеннейшая ложь! Шляпа не продержалась на голове до входа на хоры, я совершенно не мучался, и из моего носа вовсе не шла кровь!

Но моя победа оказалась незначительной – Бьёдн распевал эти строчки со все бо́льшим и бо́льшим удовольствием.

Я убедился, что слух об этом конфузном случае разлетелся по всей округе, в результате чего надо мной насмехались на каждом хуторе. «Он шляпу до входа на хоры несет».

Многие месяцы после той поездки в церковь я смотрел в глаза кому бы то ни было, даже домочадцам с Хали, как пристыженный пес. Шляпу свою я возненавидел. Это стало моим самым крупным унижением в Сюдюрсвейте.

Однако я уже тогда уже пришел к пониманию, что местность, которая на тот момент насмехалась надо мной, не состоит из разрозненных частей. Стоя на пляже, я видел, что она едина на всем протяжении прямо до горной гряды Хестгерди на востоке. Раньше я это единство представлял только в уме, а в четырнадцать лет увидел его физически своими глазами. Мне не только было известно, как назывались хутора и районы в нашем округе. Я также знал или думал, что знал, какой между ними ландшафт и как относительно друг друга они расположены. Мне были известны имена практически всех жителей в окрестностях, и большинство этих имен и названий хуторов сопровождалось той или иной картинкой, причем эти образы с тех пор так и остались в моей памяти в неизменном виде. С именем Йоун ассоциировался человек, отправлявший в рот суп или кашу костяной ложкой. Его фигура была нечеткой, но вот ложка представлялась очень ясно: она и была основным элементом этой картины. Имя Сигридюр сопровождалось образом женских рук, прикручивавших ножку к прялке. Название хутора Мидбайр (в Рейниведлире) напоминало человека, повернувшегося ко мне лицом. На обеих щеках у него были кости пикши, лежавшие таким образом, что их узкие концы крепились петлями к скулам, а широкие болтались у нижних частей щек. И только кто-то произносил название хутора Мидбайр, этот человек слегка оттягивал от лица более широкие концы косточек, ослабляя хватку, после чего они мягко хлопали ему по щекам. Видение длилось ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы произнести слово «Мидбайр». Лицо человека представлялось смутным, и я не знаю, кто это был, а вот руки его были более четкими, петли же виднелись как в тумане, но зато кости пикши и их движения были крайне ясными – ведь это и был главный элемент всего образа.

Множество синонимов, а также некоторые прилагательные и глаголы также сопровождались визуальными образами. Со словом «Господь» ассоциировались две картины, никогда не проявлявшиеся одновременно. Порой я видел со спины человека, сильно подергивающего плечами и делающего резкие повороты на несколько градусов и развороты, словно отряхивающийся конь. А иногда это был кто-то другой, медленно идущий по широкому пространству с косой через плечо, лезвие которoй одной стороной было направлено вниз, а другой – вверх, так что свет, отражающийся от косы, бил мне в глаза. Больше всего на этой картине выделялось лезвие, а особенно тот его край, который смотрел вверх. Я не мог найти никакого родства между косой и серпом смерти из Писания. И не имел понятия, кто эти люди. При слове «милосердие» мне представлялась правая рука мужчины с манжетой, виднеющейся из-под рукава куртки, причем указательным пальцем левой руки и основанием большого пальца правой руки человек безуспешно пытался вытащить манжету.

При слове «бешеный» появлялась овальная каменная гиря весов, висевшая сама по себе у меня перед лицом. А с прилагательным «сумасшедший» ассоциировалась голова живой овцы с закрученными рогами, бодавшая что-то правым рогом, может быть, перекладину решетки, причем голова ее немного склонялась вправо. Когда говорили, что кто-то взбешен и сошел с ума, сначала появлялась гиря, а потом сразу же – овечья голова. С мужским именем Ари также ассоциировалась овечья голова с сильно изогнутыми рогами, но в этом случае овца ничего не бодала, а стояла спокойно или, может быть, двигалась, причем я смотрел на ее морду в упор.

Глаголу «проклинать» сопутствовало представление о жестком кожаном мешке, наполненном чем-то – но не до верха, и движущемся – но не быстро. А с глаголом «ругаться» ассоциировалась мужская рука, давившая кусочки сала большим и указательным пальцами. При слове «приказывать» перед глазами появлялась маленькая лодка длиной не больше двух четвертей локтя. Лодочка стояла на киле, а чья-то ладонь два-три раза толкала верхнюю часть ахтерштевня[52], пока произносилось слово «приказывать».

Если