Камни говорят - Тоурбергюр Тоурдарсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через какое-то время Гвюдбьёрг переехала на другой хутор в Сюдюрсвейте. Там известному резчику по дереву поручили взять у нее ланцетом кровь. На рану наклеили бумажную салфетку, но у Гвюдбьёрг не прекращалось кровотечение, из-за которого она в конечном счете и умерла. Однако сельская община умыла руки и избежала ответственности в связи с этим несчастным случаем.
Это произошло еще до тех времен, о которых у меня сохранились воспоминания. Но, заходя в Конюшню Сотни – всегда с неохотой – я каждый раз с печалью думал об этой бедной девушке. Как мне казалось, там осталось что-то неприятное, чего там не должно было быть. Будучи ребенком, я уже начал подозревать, что это событие может иметь последствия.
Через много лет после смерти Гвюдбьёрг, в самом начале ХХ века, произошла другая история, связанная с Конюшней Сотни и затронувшая меня до глубины души.
Одной из задач деда Бенедихта было ухаживать за Гнедым в зимнее время – кормить, убирать в конюшне, расчесывать гриву, а также загонять в стойло по вечерам и выводить оттуда утром. Бенедихт был любителем лошадей, как и многие люди с Неса, хорошо знал их повадки, поэтому его иногда вызывали, когда было нужно объездить коня. Дед ко всем делам подходил с особой тщательностью и аккуратностью, а о Гнедом очень заботился и внимательно следил за его поведением.
Как-то раз в середине зимы Бенедихт заговорил о том, что Гнедой стал неохотно есть сено. Поначалу этому не придали значения – не было ничего необычного в том, что домашние животные временно теряли аппетит, это состояние рано или поздно проходило.
Но вот прошла неделя, потом другая, а аппетит к Гнедому так и не возвращался – наоборот, его отсутствие становилось все более и более явным. Я начал сильно грустить, как и во всех случаях, когда в Хали кто-то заболевал – не важно, человек или животное. Мне было также неприятно, когда я узнавал о том, что на ближайших хуторах плохо себя чувствуют люди или скот. Я с беспокойством ждал прихода деда из конюшни и каждое утро его спрашивал: «К Гнедому аппетит этой ночью вернулся?»
Но нет, бедняга Гнедой лучше есть не стал. Его аппетит постепенно уменьшался, и казалось, что ничто его не интересует, хотя дед выбирал для него самые лучшие клоки сена. Становилось все более очевидным, что с конем происходит что-то серьезное.
Я часто наблюдал за Гнедым, когда он пасся на лугу по соседству с хутором. Он был очень вялый, не проявлял никакого интереса к играм с другими лошадьми. Иногда стоял в бездействии и, похоже, не имел желания щипать траву. А когда он собирался это сделать, казалось, что ему не хватало сил или что трава ему не нравится. Иногда Гнедой слонялся в одиночестве, больше не видя развлечения в компании своих собратьев.
Я, впрочем, продолжал тешить себя надеждой, что у Гнедого это пройдет, что он поправится с весной и появлением зеленой травы, и тогда опять станет весело жить. Но эта надежда практически умерла, когда я увидел, как конь начал бродить туда-сюда, пошатываясь, словно испытывая нестерпимые боли, весь исхудавший, явно в упадке сил. Порой Гнедой брел с пастбища домой к конюшне задолго до наступления вечера и стоял, понурив голову, с той стороны огорода, где его не доставал холодный ветер. «Тебе сейчас холодно, бедняга, как когда-то было холодно Гвюдбьёрг», – часто думал я. Иногда Гнедой, пошатываясь, проходил короткое расстояние от конюшни, а потом обратно к ней, словно не зная, что делать.
Я часто слышал разговоры домочадцев о том, что происходит с Гнедым. Но, похоже, никто не мог понять причины этого. Я нередко спрашивал мать на кухне, когда мы оставались наедине:
– Как ты думаешь, что происходит с нашим Гнедым?
– Я думаю, у него что-то в брюхе, – отвечала она.
Меня аж передернуло. «В брюхе, – повторил я мысленно за матерью. – Все, что там происходит, – загадочно и ужасно».
Я опять задал матери вопрос:
– Вероятно, можно найти эту болезнь в «Лечебнике» Йоунасена?
– Вряд ли, – был ее ответ.
– Наверное, это потому, что Гнедой не может говорить. Если бы он умел, то рассказал бы, где ему плохо, и тогда, вероятно, можно было бы найти эту болезнь в лечебнике, а затем и вылечить коня.
– Вполне возможно, – рассеянно отвечала мать, думая о чем-то другом.
– Как ты считаешь, Гнедой умрет?
Мать всегда говорила, что думала, поэтому сказала:
– Я не знаю.
Мне показалось, что меня накрыло какой-то теменью. Я ожидал, что мать ответит: «Скорее всего, ему полегчает, когда зазеленеет трава».
Дед Бенедихт уже обследовал Гнедого снаружи, везде его ощупав, осмотрел его копыта, а затем заглянул в пасть коня, сжав ему горло у основания, чтобы посмотреть, нет ли там чего необычного, но ничего не нашел. Послали за несколькими сведущими в лошадях людьми с других хуторов, чтобы они тоже осмотрели Гнедого. Но и те не приблизились к разгадке. Что-то делалось, чтобы вылечить коня, но я не помню, что именно. Я также забыл, справлялись ли о нем у гомеопата Эйольвюра и давали ли Гнедому какие-то снадобья из гомеопатических склянок. В любом случае все эти попытки ничего не дали.
Моя жалость к Гнедому была безгранична. Я страдал вместе с ним. У меня наступало некоторое облегчение, когда я разговаривал с конем: «Дорогой Гнедой! Ты что, собираешься умереть и нас покинуть? Разве твои добрые глаза закроются предо мной навеки? Неужто я вскоре не увижу, как они смотрят на меня, эти самые красивые глаза, что я когда-либо встречал? Мне кажется, я не смогу жить, если ты умрешь. Из всех лошадей ты относился ко мне лучше всех. Ты никогда не причинял мне беспокойства. Ты всегда стоял спокойно, когда я приходил за тобой, и всегда смотрел на меня, словно приветствуя старого друга, даже при том, что я чаще всего вел тебя на тяжелую работу. Ты никогда не поворачивался ко мне задом, и мне всегда казалось, что ты хорошо думаешь обо мне. Ты никогда не пугался меня, никогда не упрямился, никогда не увиливал от меня, разве что один раз упал со мной в Эйре. Вообще-то это было очень неудачное падение, дорогой Гнедой! Я перелетел через твою голову и ударился
