Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

— Одевайся теплее, Антошенька, на улице ныне морозно, — тихо и ласково сказала она, подавая мужу его заплатанный, засаленный до блеска шубнячок. И тут Антон Семеныч взорвался опять:

— Ты это что, стало быть, смеешься надо мной? До каких пор я буду таскать эту твою дырявую овчину, а? Ты, стало быть, чего меня перед людьми на смех выставляешь? Давай пальто сюда, и плащ давай! Я — буровой мастер, понимаешь ты, старая кочерыжка!? Мастер!

Бабка Анисья решила отстоять пальто.

— Антошенька, да ведь измажешь его… Скоро на пенсию пойдешь, походи уж в полушубке. Пальто-то ведь хорошее еще…

— А ты что, хотела, стало быть, чтоб я опять в заплатках, как какой нищий ходил? — ехидно скривил беззубый рот Антон Семеныч. — Кажись, на пальто я за сорок лет заработал, а?

— Да ведь, Антошенька, месяц какой, а там на пенсию…

Антошенька взбеленился окончательно.

— Пенсия?! На кой черт она мне сдалась! Я сорок лет проработал на буровых, уйду — сразу ноги протяну! Вчера поминки справлял по ней, а ты опять за старую молитву, стало быть! Уйди от греха подальше, зашибить могу, я нынче сильный — задену, кость сломаю!..

Бедная бабка Анисья, она ничего не понимала, что творится с ее Антошей. Осталось одно — махнуть рукой и по вековечной бабьей привычке втихомолку поплакать. Она так и сделала — все на душе легче будет…

…Вся бригада Горшкова занималась в эти дни заготовкой глинистого раствора. Ночью на буровой дежурили дизелисты, через каждые два-три часа прогревали моторы, присматривали, чтобы кто не забрел на притихшую буровую. Так распорядилась «инженерша». Днем у глиномешалки становилось тесно. Курили, балагурили, травили анекдоты, работали не торопясь. Время тянулось медленно, однообразно. Через каждый час шли в будку греться.

В это утро, как всегда, все собрались в будке. На дворе было еще темно, одолевала дремота, приступать к работе не хотелось, да никто и не торопился приступать. Когда все устроились, где и как придется, начали крутить цигарки. Посматривая на мастера, Геннадий Косяков решил пошутить по старой привычке.

— Ты что-то сегодня принарядился, Семеныч, — слюнявя языком бумажку, проговорил он и подмигнул ребятам. — Уж не хочешь ли понравиться нашей начальнице? Хо-орошая пара была бы!

Раздался дружный хохот, а Горшков, не обращая внимания на смех, достал из кармана свои серебряные часы, щелкнул крышкой и сказал тихо, словно ни к кому не обращаясь:

— Так, стало быть, сейчас двадцать минут девятого. Проволынили уже двадцать минут…

Кто-то фыркнул, а мастер невозмутимо продолжал:

— Это в последний раз. Вахты будут меняться ровно в восемь, как и полагается. За опоздание буду строго наказывать. Вот так, стало быть…

— О-о-о, — изумленно протянул Косяков, — что-то ты нынче разошелся, Семеныч. Не круто ли берешь?

— За неподчинение мастеру тоже буду наказывать, — повысил голос Антон Семеныч. — Вплоть до снятия разрядов, стало быть. А сейчас вахта Косякова приступит к уборке на буровой и вокруг буровой. Чтобы был порядок. Остальные пойдут готовить раствор. Все. Можете идти, стало быть.

В будке стояла такая тишина, будто в ней никого не было. Потом Соловьев, искоса поглядывая на Косякова, громко и отчетливо сказал:

— Правильно, мастер. Давно нужно было сбросить с себя этот старый лапсердак…

На Владимира воззрилось несколько пар изумленных глаз, которые, казалось, так и спрашивали: «Какой лапсердак?» Соловьев пояснил:

— Я говорю о шубе мастера.

Косяков длинно и мрачно протянул:

— Та-а-ак… Вижу и тут маленькую белую ручку нашей дражайшей Галины Александровны.

Соловьев вспыхнул, лицо его покрылось красными пятнами.

— Ты лучше помолчал бы, Геннадий.

— Хо-хо! — деланно хохотнул Косяков.

— Да, брат Косяков, — Владимир поднялся, — мы любители поболтать, а нужно работать, но работать мы еще не умеем.

— Правильно, Володя, — поддержал Соловьева Антон Семенович. — Очень правильно, сынок.

2

Прежде чем какая-либо техническая новинка найдет свое воплощение, она, по замечанию Вачнадзе, должна пройти длинную «бюрократическую лестницу». «Лестница» начиналась с него, с директора, с руководителя большого коллектива, и кончалась самим коллективом. Тем более не мог минуть этой «лестницы» метод бурения, предлагаемый Кедриным.

— Смело, смело берет Алешка, — перечитывая длинную радиограмму, бормотал Вачнадзе. — Даже, может, излишне смело. Воспользовался, что некому одернуть, так и рад стараться. Хм… А интересно все-таки… И заманчиво. Нет уж, дорогой, я лучше подожду делать выводы — соблазнительно очень и… просто. Нет, дорогой, я подожду.

Но что бы ни делал в этот день Вачнадзе, мысли постоянно возвращались к отложенной радиограмме — хотелось еще раз прочитать, поразмыслить, посидеть над листком бумаги с остро очиненным карандашом, посчитать, почертить. У него хороший набор альбомов, мягких и полумягких карандашей. И машинка для очинки карандашей есть чудесная. Работать с такими карандашами одно удовольствие — на белом поле большого листа ватмана сразу можно увидеть, каким длинным извилистым путем от общего к частному и от частного к общему шла мысль, прежде чем прийти к тому одному-единственному выводу, за которым должно начаться действие, движение новинки на следующую ступеньку «бюрократической лестницы».

И все-таки Вачнадзе выдержал характер: рукой не притронулся к соблазнительной радиограмме. Даже другу своему, кацо Гурьеву, слова не сказал о ней, когда они последними уходили из конторы по домам. Шел пешком, отпустив машину. Шел и тихо напевал «Сулико», и все ему нравилось в этот чудесный зимний вечер — и похруст снега под ногами, и крепкий, ядреный морозец, пощипывающий кожу лица, и белые пятна света, падающие из окон домов на тротуар — все, все…

…Я у соловья тогда спросил:

— Сулико не ты ли пригрел?..

Сейчас он придет, его встретит Раиса, Рахиль, черноглазая, любимая — его Зухра. Он поцелует ее, спросит, как она поживает, что нового случилось в ее жизни…

…ветку клювом тронул легко.

— Ты нашел, что ищешь, —

                                    он сказал, —

Вечным сном здесь спит Сулико…

…Потом он пройдет в свой маленький уютный домашний кабинет, не торопясь разложит карандаши, приготовит альбом, закурит и… вот тогда и начнется то, ради чего он сдерживал себя целый день… Вот тогда он забудет о том, где он находится, что за стеной существует большой, полный скрытых движений мир, что на улице мороз, и на тротуары из квартир через окна льются потоки электрического света…

— Здравствуй, Рая, — поздоровался он. — Как поживаешь, Рая, что нового в твоей жизни, Рая?..

— Ты в хорошем настроении, Лазарь?

— В чудесном.

— И я… Ираклий письмо прислал. Пишет, приедет на зимние каникулы и будет опять спорить с тобой. Говорит, что стал умнее, и чтобы ты забыл о том, что он говорил летом, когда закончил второй курс…

— Молодец,