Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков

— Молодец, Гриша. Хвалю. Ори громче — наша берет…

Грицко отмахнулся:

— Чего хорошего? Тут моей вины нет.

— И прекрасно! — Зыркнул зелеными глазами вдаль коридора. — А гульдены твои пригодились… Соберемся нынче за праздничным столом… хо-хо!

— А горилка?

— Не горюй, с Пашей не пропадешь, — подмигнул нахально Пашка и щелкнул себе по горлу. — Будет, только ни гу-гу, добре?

— Будет? Откуда?

— Гриша, зачем лишние вопросы? Была бы валюта да охота…

Из комнаты торопливой походкой вышел Альмухаметов. Посмотрел на Пашку.

— О чем разговор?

Пашка не ответил.

Глава седьмая

1

На Горшкова, впрочем, и на других тоже встреча с «инженершей» произвела ошеломляющее впечатление. Особенно поразило старого мастера то, что «инженерша» так свободно орудует рычагом и педалями лебедки. Это было настолько невероятно, что Антон Семеныч прямо-таки заболел, пытаясь как-то уяснить себе случившееся. Почти сорок лет провел он у буровых установок и до сих пор ни разу не видел, чтобы женщина так смело, так свободно и спокойно выполняла «чисто мужицкую» работу. И вдруг такое!..

Через несколько дней он поехал на бурплощадку за долотами, но вернулся ни с чем — их быстро разобрали, и последнюю партию увез к себе Анохин, этот «жила», у которого «зимой снега не выпросишь». «С Анохиным тягаться — лучше нос себе разбить», — говорили мастера, да и прежний начальник участка боялся его, как огня. И вот — нате вам! — новая неожиданность: «инженерша» схватилась с самим Анохиным, отняла у него партию самых лучших долот, за которые любой мастер отдаст с себя последнюю рубашку!.. Творилось что-то неестественное. Казалось, все идет обратным ходом и неудержимо увлекает за собой Антона Семеновича Горшкова.

В тот же день «инженерша» появилась на буровой Горшкова к концу смены. Лицо у нее было бледное, хмурое, глаза смотрели на все придирчиво и недобро. Она молча вошла в будку, села на одну из скамеек и задумалась. Антон Семеныч не решался заговорить с ней, чувствуя вину за то, что не смог достать долота сам. Наконец Галина спросила:

— Долота сгрузили?

— Да, — коротко ответил Горшков, не глядя на «инженершу».

Галина вздохнула, как-то странно посмотрела на старого мастера, на обстановку будки, на стены, на потолок и вдруг, как показалось Антону Семеновичу, ни с того, ни с сего брякнула:

— Ох и неуютно же у нас, Антон Семеныч…

Антон Семенович озадаченно пожевал беззубым ртом, не поняв, на что намекает «инженерша», и неожиданно для самого себя разозлился.

— Загадки не умею разгадывать, стало быть, — шепелявя больше обычного, резко ответил он. — А что касаемо окружающего, то я приехал сюда не песни петь, а работать.

— Правильно, — согласилась Галина, — вы приехали работать, и я приехала тоже не песни петь, как вы говорите. Но скажу откровенно: не хочется мне у вас бывать, понимаете? Не хочется! Вот у Анохина…

— Анохин — жила, — буркнул Горшков.

— У Анохина мне больше понравилось, чем у вас. Посмотрите, какой у него порядок во всем, какая чистота на буровой, в будке, и сравните с тем, что у вас…

— Грязь делу не помеха, такая работа у нас, — попытался защищаться Горшков, не ведая, что этой слабой попыткой противоречить он уже радует «инженершу». «Есть, есть еще у моего старичка порох!»

— Нет, вы ошибаетесь, Антон Семеныч, грязь именно делу помеха. Неужели вам было бы хуже в этой будке, если бы она была покрашена, исчезла бы вот эта чернота, копоть, сор? А что на буровой? Лебедка замазучена, залита глинистым раствором, на полу кочки выросли на вершок. Это как называется? Работа? Нет, Антон Семеныч, за такие дела нас нужно в шею гнать отсюда.

Горшков взорвался. Как ни странно, но он не мог снести такой нотации — все восставало в нем против подобного наставления, какое, по его мнению, пристало читать только юнцам, впервые пришедшим на буровую. Он вскочил со скамейки и, заикаясь от волнения, тонко закричал:

— Ну и гоните!.. Я сорок лет проработал!.. — Он не договорил, хлопнул дверью и вышел.

* * *

С работы Антон Семеныч вернулся черней грозовой тучи. Не обращая внимания на хлопоты своей супруги, он молча разделся, шумно отфыркиваясь, умылся, причесал перед потускневшим от времени зеркалом редкие свои волосёнки, крякнул, кашлянул и наконец сказал:

— Ну, мать, кажись, я дошел до ручки. Иди неси, стало быть, водки. Поминки справлять буду.

Жена, все время наблюдавшая за мужем, всплеснула руками:

— Господи, да никак ты с ума спятил! Что ты, батюшка, бог с тобой! Какая водка! По ком поминки-то справлять будешь, старый греховодник? Опомнись!

— Молчи, — внушительно и строго прикрикнул Антон Семенович. — Раскудахталась, стало быть, как мокрая курица. Неси, говорят тебе, водки да накрывай на стол.

Бабка Анисья не узнавала своего супруга. Давно он не был таким. Домой приходил тихий, добрый, задумчивый, а про водку и помину не было. Она всегда считала, что ее Антоша целиком и полностью находится у нее в руках — куда хочу, туда и поворочу. И Антоша не сопротивлялся. А тут, смотрите-ка, люди добрые, раскомандовался, как генерал какой!

Воткнув полные руки в пышные бока, бабка Анисья двинулась на своего маленького, тощенького супруга.

— Да ты над кем командовать вздумал, а? Да ты это что, обрубок березовый, под старость лет водкой баловаться решил — хозяйство на ветер пустить?

Тут уж Антон Семенович потерял всю свою чинность и внушительность. Он так закричал, что бабка Анисья опрометью бросилась к порогу.

— Замолчи! Завтра же на развод подам, чтоб твоего бабьего духа в избе не нюхал мой нос! Ишь, взяла власть в свои руки, как царь Микола!..

Бабка Анисья залилась в три ручья, а Антон Семеныч, широко разевая свой маленький беззубый рот, продолжал кричать:

— От рук отбилась. Мужа не почитаешь! У кого научилась, квашня ты с тестом, а? Муж на работе горб ломит, разные там нотации, стало быть, от всякого женского рода, как молокосос какой-нибудь, слушает, а ты меня еще пеньком обзываешь!

Устав от крика, Антон Семенович сел на стул и, отдышавшись, уже более миролюбиво добавил:

— Иди в гастроном и купи водки. Ну, чего воду соленую льешь, весь платок мокрый…

Бабка Анисья покорно оделась и пошла в гастроном покупать для своего Антоши водку. «Ох, господи, прости его, старого, — горько думала она. — Выпьет малость, проспится, и вся дурь пройдет».

Но «дурь» у Антона Семеныча не прошла. Проснулся рано, и, кажется, был еще злее, чем вечером. О чем-то думал, фыркал, как рассерженный кот. Бабка Анисья не знала, как и