Малыш, который живет под крышей - Дарья Волкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Во-о-т! – проорал Макс. Резко и обличительно наставил на нее указательный палец, опрокинув при этом на идеально чистый бежевый ковёр бокал с остатками пива. Но даже голову не повернул. – Вот именно это ты и должна была сказать сестре! Козикову! Уроду этому Лексу! Иди в жопу! Иди к дьяволу! Почему меня ты послать легко можешь, а Козикова нет?!
Всё. Кончилось всё. Терпение. Аргументы. Слова. Или прибьёт его сейчас. Или поцелует.
– Пошел к чёрту!
– Сама вали!
– И уйду!
И ушла. Он поморщился от ожидаемого грохота входной двери. Тупо смотрел на тёмное пятно на ковре. Какое, на хрен, пиво?! Где-то у него был вискарь.
Она сидела на мокрой скамейке, ждала такси, тряслась от холода – в тонком плаще и в туфлях на босу ногу. И утирала злые слезы. И почему-то было ощущение, что она впервые неправа. Про себя – неправа. И самое правильное сейчас – вернуться. И все-таки – поцеловать. А потом, может быть, прибить. Но сначала поцеловать. И чтобы он обнял, прижал к себе. И не отпускал. Не отдавал. Всем псам прошлого, которых он так убедительно высмеял.
Грёбаный Малыш.
Когда такси повернуло на Приморский, раздался звонок. Очередной от Влада – в компанию к восьми пропущенным? Не хотела брать трубку, но телефон всё звонил и звонил, водитель начал коситься, и Кира достала телефон из сумочки. Однако… И что же вам неймётся, шановный?
Она не успела ничего сказать, из трубки донеслось гневное:
– Где ты?!
– Ты меня сам выставил!
– Это ты сбежала!
Похоже, он будет теперь с ней разговаривать только так – рыком. А он тут же доказал обратное. Значительно спокойнее и тише, но всё равно сердито:
– Неважно, кто… Всё равно, я должен проконтролировать, как ты добралась домой! Где ты?
Все гадкие ответы куда-то испарились перед этим злым «Я должен проконтролировать…» И она буркнула, вроде бы с неохотой:
– Я в такси. Подъезжаю к дому.
– Надеюсь, к своему дому?
«Нет, к Владу» застряло в горле. Пришлось снова буркнуть:
– К своему.
– Вот можешь же головой думать, когда хочешь.
– Да иди ты!
– Уже пошёл. Спокойной ночи, Карлсон.
– Спокойной ночи, Малыш.
Объект одиннадцатый: Невский проспект
– Слушай, а что ж ты мне врал тогда?
– Чего?
– Что тебе семь лет?
– А сколько?
– Но ты весишь-то на все восемь!
Макс злился. Это стало его постоянным, нормальным, привычным состоянием – с того хмурого похмельного утра, после вискаря на пиво и откровений Киры.
Кира… Он думал о ней. Постоянно. Думал и злился. Потому что не соврал тогда, накануне. Не мог он понять, как можно так с собой обходиться. Да было бы из-за чего!
История с ней приключилась гнусная, что и говорить. Но, в общем-то, обыкновенная. Молодые влюблённые девчонки – такая специальная категория населения, которая просто создана для того, чтобы вляпываться в неприятности. Даже если они с таким умом и характером, как у Киры, и даже если в мамах значится капитан Биктагирова. Даже это не убережёт девочку, если она влюбилась в подонка. Что теперь? Жизнь на этом не заканчивается – она лишь преподносит первый урок. Макс и сам, наверное, оставил пару царапин на нежных и трепетных девичьих сердцах, при том, что никогда не поступал подло. Так просто выходило.
И ту Киру – восемнадцатилетнюю, отчаянно влюблённую, подло преданную, смертельно обиженную, потерявшую на какое-то время смысл жизни, ту Киру он бы пожалел. Как пожалел бы Ляльку или Андрюху, на правах старшего брата, умудрённого, обросшего каким-никаким житейским опытом и даже цинизмом. Пожалел бы как мог: обнял бы, по голове погладил, сказал бы что-нибудь банально-утешительное. Ту Киру. Ту несчастную и запутавшуюся девочку.
Эту, нынешнюю Киру Макс отказывался жалеть. Категорически. Эту Киру хотелось встряхнуть так, чтобы зубы клацнули. Наорать на нее. И даже влепить пару непедагогических подзатыльников. Или ремня всыпать, так, кажется, говорят. Его мать всегда твердила, что по голове бить нельзя, для этого есть попа. Впрочем, Макса вообще ни по чему не били, то ли поводов не давал, то ли родители понимали, что такие меры – признак педагогического бессилия. Видимо, теперь у Макса случилось это самое бессилие. Чем больше он думал о том, что Кира ему рассказала, тем больше понимал: добавить к сказанному ему нечего. Точнее, может добавить только или ремнём, или подзатыльником. Потому что ситуация, при которой умный, красивый и яркий человек разрушает собственную жизнь без сколько-нибудь внятных причин, в голове не укладывалось. Никак. Совершенно. Чем больше думал, тем больше злился. Кому-то надо взрослеть, и срочно.
Взрослей, Кира Артуровна, взрослей. Это можешь сделать только ты. И перестань смотреть назад. Впереди до фига чего интересного есть. Но как объяснить это лучше, Макс не знал. Наверное, лучше все-таки не мешать. Пока не мешать. Взросление – процесс интимный. Как бы его не спугнуть.
– Слушай, Макс, давай Кирюху к себе на работу возьмём. – После разговора Костя положил мобильный на стол. – Такая светлая голова у девчонки. А она там киснет у Козикова.
Макс нахмурился. Костя был единственным источником информации о Кире. Сам Макс каждое утро начинал с внушения самому себе: «Не звони ей. Не паси. Не лезь. Ей надо взрослеть. И должна сама. Всё, что мог, ты сделал. Человек должен повзрослеть сам. Понять. Осознать. Почувствовать свою силу. Отряхнуть с ног пыль и труху призраков прошлого. Некоторые вещи невозможно сделать за другого. Хочешь накормить человека – дай ему удочку, а не рыбу».
Он дал. Теперь оставалось только ждать, пока Кира научится рыбачить. И, как и в настоящей рыбалке, дело это требовало терпения.
– Нам своих дармоедов девать некуда, – буркнул Макс мрачно. Но Костю его тон не обманул. Стрельнул ехидным тёмным глазом, потянулся за маркером.
– Да и то верно. Тем более, Козиков ее не отпустит. Он с нее теперь только что пыль не сдувает.
– Да ладно?
Тот факт, что Кира по-прежнему работала в «Артемиде», донельзя изумлял Макса. И желание позвонить и потребовать отчёта и объяснений становилось всё сильнее. Но нет. Еще нет. Макс был уверен, что, когда Кира переварит новую ситуацию, она даст ему знак. Он понятия не имел, какой, но был уверен, что не пропустит. И еще он должен доверять ей. Верить, что она знает, что делает. Теперь – знает. И что глупостей больше не наделает. Кира не может не повзрослеть и не начать себя вести правильно. Должна. Обязана.
