Среда обитания приличной девушки - Галина Хованова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче, билеты нам пришлось брать, как всем нормальным людям, — толкаясь в очереди. Но маменькина честь, свобода и работа были сохранены.
Зато трудности продолжились.
Глава пятидесятая
Кабачковая икра
Мы славно отдыхали, но тут наши тульские приятели уехали, а у нас случилась незадача — читать было нечего. А мы очень до этого дела охочие. И взяли мы у соседа фантастики почитать. Радовались, сняли с нее обложку, чтоб не помять, обернули в чистую бумажку, вырывали друг у друга из рук. И представляете наш ужас, когда эту супердефицитную книжку у нас украли в кафе. Из пляжной сумки. Сейчас ведь что прут — бумажники, права, но уж на книжку вряд ли кто покусится. А тогда, во времена книжного голода, очень она смотрелась аппетитно — толстая, большого формата. И осталась у нас одна суперобложка.
Ну, что делать? Пошли мы на рынок, где можно было купить все, что душеньке угодно. А тогда было не то, что сейчас. После покупки книжки (мужик бы не понял, если бы мы ему такую радость не вернули) денег у нас осталось — на железнодорожные билеты, на проезд автобусом до Симферополя, по пять копеек на метро в Питере и на двоих три рубля на жратву. И жить еще неделю.
А банка кабачковой икры стоила десять копеек. Первые два дня мы шиковали — ели ее с хлебом. Последние дни без него, потому что покупали квас. Пить очень хотелось. Хорошо хоть, жарко, голод не особо гложет. Вот сейчас счастье — сейчас мы бы дошираком ох как развлеклись. Но дело было давно, в советские времена.
И вот, лежим мы на пляже, две нимфы, с отвращением рассматриваем очередную банку с кабачковой икрой, и тут на соседнем камне (мы загорать ходили не на общий пляж, а туда, где нужно было еще доплыть до индивидуального загорательного камня) один парень решил зачитать приятелю цитатку из журнальчика «Знамя». Лет уже прошло, сколько люди не живут, а я ту цитатку наизусть помню: «А за ним два холуя несут осетра. А третий — графинчик водочки. А графинчик инеем покрылся, подлец!» Как мы его не убили — до сих пор непонятно.
В поезде в Питер мы ехали тоже весело. Как вы понимаете, на момент посадки в поезд денег было по пять копеек на рыло.
А дорога — сутки с половиной. Наши боковые места без белья были бельмом на нарядной физиономии возвращавшего отпускников вагона. А четыре купейных места занимала семья — мама, папа и двое детей. Которые непрерывно ели — курицу, персики, колбасу, яйца. Чтобы дети не путались под ногами, им всовывалось в руки по огромному красному яблоку и предлагалось «пойти посмотреть во-о-он в то окошко». И дети шли, опирались локтями о наш столик и хрустели яблоками под перекрестным огнем наших голодных глаз. Наконец мамаша семейства сообразила, что что-то происходит не то: девки уж давно едут, а за еду все не принимаются. Пожалела она нас, бедолаг. Мы уже практически впали в анабиоз, потому что, когда спишь, есть уже не так хочется. Эта добросердечная женщина разбудила нас, растолкала и радостно сказала:
— Девочки! Я вас сейчас угощу кабачковой икрой!
Таки да. Прошло уже больше двадцати лет. Но кабачковую икру я не ем.
Зато тульскую компанию студентов мы потом навестили. Прям в Туле и навестили.
И оттуда я привезла два ярких воспоминания.
Глава пятьдесят первая
От улыбки станет всем светлей
Принимали нас очень здорово, мы даже побывали в разных общеобразовательных местах. Ну, Левша Левшой, а пили в то время в Туле знатно.
В дом, где нас принимали, пришел брат хозяйки. В субботу. И так развлекся за накрытым столом, что отправлять его в таком состоянии домой было просто бесчеловечно. Поэтому добрые люди положили его спать на диванчик, не раздеваясь. В гостиной. Под часами с кукушкой. А мы, как водится, сидели на кухне и разговаривали разговоры всю ночь напролет.
Песни пели и водку пили. Спать как раз не ложились.
В восемь утра на пороге кухне нарисовывается брат хозяйки. Мятая рубаха, жеваные брюки, на башке как черти горох молотили, мешки под глазами, но глаза бриллиантово поблескивают, на морде триумф, а в руках пассатижи, в которых зажата кукушка. Он победно оглядывает присутствующих и произносит: «Во!!! Я эту, бля, суку с четырех утра караулил!!!!»
Впечатление догнало еще раз, когда мы поняли, что пассатижи он достал из кармана…
Улыбаетесь? Так я вам еще про одну улыбку расскажу. Тоже оттуда.
Самое приятное в этом отдыхе было то, что компания, хоть и состояла из юношей и девушек вполне себе горячего возраста, не выделяла из себя влюбленные пары, а была неким единым коллективом с легкой сумасшедшинкой. В этот коллектив мы и влились.
Но я про одну девушку хочу вспомнить.
Девушка с интересным именем — Юна. Миниатюрна до чрезвычайности — рост где-то метр сорок. Но в остальном — великолепная фигура: длинные для ее роста ноги, высокая грудь, тонкая талия. Темные вьющиеся волосы все время подняты высоко и забраны в пучок. Занимается народными танцами. Даже на отдыхе в свободные минуты — то батманы, то плие, то еще какие антраша.
Как результат — эта дюймовочка крайне атлетична. Гладкие в моменты покоя конечности при малейшем движении начинают демонстрировать имеющуюся в них мускулатуру. С удовольствием смеется, но улыбается редко. Спрашиваю — почему? Отвечает — в ансамбле устаю. И рассказывает.
Намылился в Тулу какой-то партийный босс и, естественно, городское начальство вознамерилось принять его по высшему разряду. Охота, баня, вручение сувенирных ружей, пулеметов и подкованных блох, наряженных в знаменитые тульские шали, закусывание водки печатным пряником — и концерт.
Для проведения этого концерта были мобилизованы лучшие тульские силы, в том числе и ансамбль народного танца, в котором уже не первый год танцевала Юна. Ансамблю досталось три номера в концерте, причем из-за какого-то аппаратного сбоя в программе первый был в первом отделении, а два других — во втором, к тому же подряд.
Это нам, глупым, кажется, что пять-семь минут веселые мальчики и девочки легко порхают над сценой. То девочки фуэте покрутят — ножка, на которой она стоит, полусогнута, а вторая ножка в элегантном сапожке поднята на уровень талии — и все эдак весело, с улыбочкой. То мальчики вприсядку по сцене — ручки как у прилежных первоклассников сложены перед собой, и носочки, носочки вытянуты, и покрикивают так задорно: «Эх-ма!»
И всего-то времени ничего прошло, народ радуется, в ладошки хлопает, а артисты вошли в кулисы — и хвать банные полотенца. Морду промокать. Вытирать нельзя — потому что грим, а у девочек и вообще могут ресницы отклеиться. Те, которые по шесть сантиметров и на глаза давят. А уж с солиста льет — как из водонапорной колонки с хорошим водонапором.
Вернемся к концерту — первый номер отплясали с феерическим успехом, отдохнули, а во втором номере у Юны — соло. То есть это она выпрыгивает на середину, крутится как юла, выделывает всяческие коленца и вообще раззадоривает публику. И, конечно, улыбается. Улыбается так, чтобы показать все свои 64 зуба, и чтоб с последнего ряда видно было. Второй номер тоже прошел успешно. Но вот когда они в кулисы убирались, у девочки одной подошва на носке сапожка чуть расклеилась. И она КА-А-АК споткнулась! Да КА-А-АК упала на обе коленки. Да одну и повредила. Коленка стала на глазах распухать. (Вот я это пишу примерно в реальном масштабе времени. Потому что от забега в кулисы с номера до выбегания на следующий у них было секунд несколько — окончание музыкальной фразы, объявление следующего номера и вступление.)
Все бы ничего, да девочка эта, павшая которая, должна была в третьем номере солировать. А опозориться никак нельзя — в первом ряду сидит московское партийное начальство, благосклонно кивает головами и даже ножкой в такт притопывает. Руководитель хватает Юну за руку и говорит:
— Придется тебе!
Юнка улыбается еще сценической улыбкой и отрицательно мотает головой, потому что партия чужая, и знает она ее так, постольку-поскольку.
— Ну тогда — меня уволят с работы, а тебя отчислят из училища!
Угроза возымела действие. Юнка исключительно замечательно (по свидетельству очевидцев) отработала номер. Высоким гостям очень понравилось. Правда, их немного удивило, почему солистка в последнем, грустно-лирическом танце все время улыбается во всю пасть.
Они и предположить не могли, что у Юнки от ужаса морду лица свело. От ответственности за судьбу свою, руководителя и ансамбля в целом. Поэтому она как улыбалась сценической улыбкой, так и продолжала улыбаться еще четыре дня, гуинплен эдакий. Говорит, что во сне очень во рту сохло, а потом щеки болели.
Ну это еще мелочи, хорошо медвежья болезнь не началась. Прям во время третьего номера.
В отпуск мы с Ленкой больше не ездили, но общаться продолжали с удовольствием. Просто выяснили для себя: нам хорошо, когда каждая из нас может вечером помахать подруге ручкой и удалиться к себе домой.
