Цемах Атлас (ешива). Том второй - Хаим Граде

Хаим Граде

Цемах Атлас (ешива)

Том второй

Я разделил роман «Цемах Атлас» на два тома лишь по техническим причинам. Почти половина второго тома является прямым продолжением первого, без длительного временного перерыва и без смены места действия, в той же атмосфере и той же среде.

Интересующиеся еврейской книгой знают, как мучительно и тяжело дается сейчас автору издание его произведения. Писателю трудно осуществить такое предприятие без компаньонов. Я выражаю свою сердечную благодарность моим старым друзьям и знакомым, которые сделали возможным это издание: Йосефу и Аните Мильн из Йоханнесбурга; Артуру и Айде Шехтер из Гренд-Репитса; Моррису и Йоганне Ланге из Кливленда; Аврому Берникеру из Виндзора и его жене, моей дорогой подруге Нели, мир праху ее.

Американская академия еврейских исследований, присвоившая мне свою высокую премию имени детройтского раввина Морриса Адлера за издание первого тома этого романа о жизни в ешиве, и для этого тома тоже сильно постаралась и обеспечила помощь Литературного фонда и его уважаемого президента Гарри Стара.

Я поминаю здесь добром и еще одну награду, полученную мною для издания первого тома романа: литературную премию имени Шмуэля Нигера при Культурном конгрессе в Аргентине, где в местной общине активно развивается еврейская жизнь. Наконец, я хочу упомянуть Еврейский национальный рабочий союз в Лос-Анджелесе. Его деятели, мои друзья и товарищи, были первыми инициаторами издания романа «Цемах Атлас». Всем моим друзьям, ближним и дальним, шлю я мою благодарность и любовь.

Я также благодарю своего коллегу поэта Алефа Каца за помощь в редактировании этой книги.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Глава валкеникской начальной ешивы реб Цемах Атлас перестал проводить беседы об учении мусара и погрузился в печаль, как одинокое хвойное дерево на холме в ненастный день, когда низко над его кроной проползает темная туча.

С тех пор как Махазе-Авром-коссовчанин предостерег директора ешивы, что, хотя ученики еще не понимают смысла его слов, они запоминают сами слова и, наконец, догадаются, что он не полностью верующий, Цемах понимал, что ему удобнее было бы совсем прекратить эти беседы, чем осторожно подбирать слова. Однако он каждый день заглядывал на часок в ешиву. После этого он уходил в свою комнату в доме портного реб Исроэла или поднимался в чердачную комнатку для уединения. Еще чаще и еще большее время он проводил в женском отделении Холодной синагоги. Повсюду Цемах бился над одним и тем же вопросом: может быть, вернуться домой? И он всегда отвечал себе: нет! Если ему нет покоя в мире Торы, то он уж конечно не найдет покоя в мире лавочников и родственников своей жены. Он не должен отказываться от своей ответственности по отношению к ешиве, которую создал, особенно учитывая, что никто не заставляет его делать то, чего он не хочет.

Пребывание целыми днями наедине с самим собой и то, что не надо было раздумывать над тем, как разговаривать с учениками, высвободило Цемаху время для самокопания. Когда он был холостяком, борода и пейсы прикрывали его сомнения. Теперь трудные вопросы росли вместе с пейсами и бородой, как будто ересь забралась в корни его волос. Когда-то он копался в книгах, авторы которых пытались добраться до первопричины Творения. Теперь он знал, что бог от разума — это не Владыка мира из сердца. Еще меньше он был уверен в личном Провидении. Если судить по слезам притесняемых, то, возможно, правы были те, кто считал, что Провидение управляет миром по вечным законам и Ему все равно, растаптывает ли человек червяка или же лев убивает пророка. Но извечно, со времен пророков и Иова, обращенный к небесам вопль, почему же нечестивцу хорошо, а праведнику плохо, наши мудрецы во все времена отвечали, что вознаграждение за добро — на том свете. А что, если того света нет? Хорошо наивным, которые верят в него точно так же, как они верят в Тору, дарованную с небес. Свидетельством, говорят они, служит то, что и в этом мире слышны были громы и видны чудеса у горы Синайской. Однако тот, кто не благословлен такой верой, может спросить и о заповедях, смысла которых мы не понимаем. Цемах не знал, являются ли его усилившиеся сомнения результатом жизненных неудач или же он потерпел неудачи, потому что сомневался. Не сомневался он только в учении мусарников, считавших, что человек от рождения плох и может стать лучше, работая над собой.

В местечке начали появляться постоянные летние гости — знатоки Торы из Литвы. Цемах и от них держался в стороне. Он никогда не любил больших людей, которые ищут величия и хорошо оплачиваемых священнических должностей. Кроме того, он знал, что между ним и другими сынами Торы есть и более глубокое различие. Они веруют или вообще не вдумываются в догматы, а его вера подорвана в самых основах. Поэтому, сталкиваясь лицом к лицу с подобными молодыми людьми, он чувствовал себя обманщиком, ибо носил одеяние раввина, бороду с пейсами и являлся главой начальной ешивы. Цемах очень боялся, как бы кто не узнал, что с ним происходит, и не назвал его лицемером — это было самое позорное пятно на репутации человека в его глазах. Второй глава ешивы, его товарищ реб Менахем-Мендл Сегал, не понимал Цемаха. Единственным человеком, знавшим и понимавшим, как он мучается со своими сомнениями, был Махазе-Авром, но создавалось впечатление, что Махазе-Авром будет об этом молчать.

Цемах боялся нового валкеникского раввина реб Мордхе-Арона Шапиро и его детей. Сын и зять раввина знали его еще по учебе в самом Новогрудке, по годам скитаний в России, а затем — по Польше. Цемах знал, что к старым претензиям против него прибавились новые. Зундл-конотопец и реб Дов-Бер Лифшиц разнесли среди товарищей, что, когда они приехали в Ломжу вернуть его на путь истинный, он отвечал им словами ереси. То, что он потом оставил богатый дом и создал ешиву, не доказывает, что он изменился. Ни один новогрудковец, проезжающий Валкеники, не приходит к нему на субботу. Заметил он и то, что раввин избегает его. Наверняка он делает это, наслушавшись своих детей. Теперь оба молодых человека приехали к отцу в гости. И Цемах прошептал самому себе слова Иова:

— Ибо ужас, которого боялся я, пришел ко мне, и то, чего опасался я, пришло ко мне[1].

То, что он предчувствовал и чего опасался, то и осуществилось.

Сын раввина, реб Сендер-шишлевичанин, еще холостяком славился как отменный писец. Он записывал выступления Старика реб Йосефа-Йойзла об учении мусара, а потом издавал их отдельными брошюрами. У реб Сендера была широкая круглая физиономия и круглая борода, словно выкованная из меди. Глядя на его свежие пухлые губы, бело-розовые щеки и большие удивленные глаза, можно было подумать, что этот молодой человек наивен. Однако, когда он смотрел на какого-нибудь паренька внимательнее, тот ощущал себя так, словно из него штопором вытягивают все, что он хотел скрыть. Лишь когда реб Сендер видел, что паренек уже дрожит под его пронзительным взглядом, он странно смеялся, брал ученика под руку и прогуливался с ним по синагоге до тех пор, пока тот не начинал чувствовать себя возвышенным и осчастливленным оказанной ему честью приближенности к реб Сендеру.

Шурин реб Сендера, черный, тощий и костлявый Гершл-свирчанин[2], тоже слыл человеком высокого полета. Они оба сидели в новогрудковском собрании «Бейс Йойсеф» в Межеричах. Глава межеричской ешивы запросто мог послать свирчанина прозябать в какое-нибудь местечко воспитателем для начинающих. Когда Гершл-свирчанин пришел в начальную ешиву, он не произвел на учеников впечатления. В его беседах о мусаре не было глубины. Его урок по Геморе не блистал. Не было видно и особого постоянства в его изучении Торы. Он обычно расхаживал туда-сюда по синагоге или же сидел в углу, положив голову на стендер, и дремал. Так оно и тянулось, пока директор ешивы не попросил его провести вечернюю молитву. Тогда уже все увидели, каков он, этот якобы сонный преподаватель. Свирчанин накинул пальто на плечи, подошел к биме и издал крик «И Он милосерден»[3] с таким трепетом, что ученики впали в восторг месяца элул во время обычной будничной молитвы зимним вечером в забытом заснеженном местечке. О свадьбе Гершла-свирчанина тоже рассказывали чудеса. Его будущий тесть, реб Мордхе-Арон Шапиро, тогда еще шишлевицкий раввин, хотел ему сказать, сколько приданого и сколько лет содержания он получит. Жених махнул рукой: «Не имеет значения!» А сразу же после свадьбы он вместе со своей молодой женой вернулся в межеричскую ешиву жить на хлебе и постной еде, лишь бы остаться при Торе на новогрудковский манер.

Реб Менахем-Мендл знал сына и зятя раввина еще по тем временам, когда все они были холостяками. Увидев их входящими в синагогу, он радостно побежал им навстречу. Однако, когда реб Менахем-Мендл попросил реб Сендера-шишлевичанина провести беседу с ешиботниками, тот ответил, что приехал в Валкеники к отцу на дачу, а не проводить беседы.