Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ох и наплакалась же молодка. К концу ее вяло текущего рассказа нос девушки напоминал перезрелую сливу, глаза отекли, а ресницы слиплись. Тошное зрелище, по душе скребущее. Ульяна будто за нее реки слез выплакивала, когда Варе должно страдать и давиться рыданиями. А она чувствовала лишь пустоту.
Не одушевление, не прилив сил, которые внахлест стегали по плечам, когда Глинка бежала из поместья Самуила по белоснежным широким ступеням. Усталость. Тяжелую, неповоротливую. Она взобралась вверх по коже, уселась на плечи и жала, давила ее к земле. Ничего не хотелось. Только покоя.
Сейчас, когда рядом не было Грия, она стыдилась размышлять о том, что ждет впереди.
Без него.
«Двигайся дальше, барыня, не отдавайся в руки зверью этому. Помню, как батюшка твой покойный разъезжал по селам, у нас сразу дела все на лад шли. Что покосилось — поправляли, где ломалось — чинили. Честный он барин был, справедливый. И друга его Саломута видали, красив же сын его был. Как ангел красив.»
Бу-туп. Бу-туп.
Собственное сердце бьется размеренно, так отчего же каждый его толчок бередит душу? Притомилась. Даже стук этой глупой мышцы мешает. А суетливая болтовня Ульяны все дальше и дальше, голову клонит на подставленный кулак.
«Только ж искать начнет, ты по тракту старому шагай, там волков тьма, да они сейчас боязливые, сытые, не нападают. Лучше, чем к душегубу… Но никак не болотами! Слышишь? Открой глаза свои чудные, ну! К болотам и шагу не делай, там Хозяин лютует, давеча у окон вдовы Никитовой хохотал, песенки страшные пел. Никто с мужиков не рискнул и носа сунуть из избы, пока она молилась да выла.»
Бу-туп. Бу-туп. Бу-туп.
По телу разливается тепло, под прикрытыми веками пляшет его образ. Голос нежный, змеиный, в глазах горит тоска.
«По чему скорбишь ты? Зачем так волнуешь душу, неспокойный?»
«Как возник, ни одной русалки или утопца не видать, даже болотник людей не топит. Обрадовались сначала, ломанулись на болота — а там яго-оод, барыня, видела бы ты. Все красным цветом усыпано. Матушка говорит, ни разу подобного не видала. Рано радовались, пожрал он всех нечистых, а теперь до нашего села добирается…»
Красная ягода блестит влажным от сока боком, падает долго-долго, утопает в высоком болотном мху. А на ее гладкой поверхности отражается тонкий мужской силуэт. Он наклоняется.
Бу-туп. Бу-туп. Бу-туп.
Бледные пальцы обхватывают ее, тянут к невыразительным тонким губам. Рот медленно приоткрывается, влажный язык подхватывает бруснику.
Варвару поглотила тьма.
* * *
Утро встретило ее как ныне полагается — не мягким лучом, скользящим по лицу или суетливой возней и блеянием маленьких козлят. Воздух вокруг разразился воплем. Леденящим, покрывающим кожу крупными мурашками. Варвара мигом вскочила. Упала на одуряюще пахнущую солому голова Ульяны, пристроившейся ночью на ее плече. Крепостная даже глаз не распахнула.
А сердце Варвары уже колотилось на кончике языка, с громким хрустом выламывало ребра. Нашел. Неужто нашел следы и выпытывает о ней у крепостных? Пальцы впились в грубо вырезанный провал окна, она свесилась наружу, пытаясь рассмотреть центральную улочку и колодец на широкой дороге. Сзади сонно заворошилась Уля:
— Не бойся, у нас всегда так. Второй месяц уж как пойдет. Беснуются бабы, их в церковь батюшка одну за другой тянет грехи отмаливать. Как чудовище болотное наведается, так понесется, начнется. Одна к матушке вашей добиралась, защиты просила. Так Хозяин и к ней наведался. Так затравил бедную, что язык себе откусила. Господь уберег, не подавилась и от малокровия не померла.
Сердце постепенно успокаивалось, Варвара, шумно дыша, отодвинулась от окна. Провела дрожащими руками по растрепанным волосам, вытащила и бросила на пол засохшую веточку мятлика.
— Беснуются?
— Ну, черти в их тело заползают. Не на икону взгляд ни бросить, ни помолиться. Пойдем, покажу. Заодно расскажешь батюшке с матушкой, что я у самой деревни тебя спасла. Заболтала ты меня вчера, в избу не воротилась. Не скажу, что стряслось — мне матушка все косы повыдергивает. Они у меня и так из трех волосков на молитвах и крапивных настоях держатся. Лысой грустить буду…
Протерев заспанные, припухшие от долгого рева глаза, она проворно зацепилась пальцами за лестницу и, уперев ноги в деревянные круглые бока, стремительно заскользила вниз.
Глинка на мгновение забыла обо всех страхах — так и стояла, удивленно приоткрыв рот. А ступени кому даны? Загонишь занозу, разожмутся руки и поминай, как звали. И козу, с интересом задравшую рогатую голову у лестницы, и суетливую девку.
Перед тем, как спускаться, Варя прихватила я спрятала за пояс юбки мешочек с драгоценностями, повесила за спину сумку с дневниками. Ульяна уже суетливо приплясывала у сарая.
— Пошли-пошли, барынька, одним глазком глянем и в избу воротимся. Страшно до дрожи, как кликуши маются.
И она потянула ее за собою огородами. Заставляя перепрыгивать через бодрую ботву бураков и репы, сбивая ногами тянущиеся усы гороха.
— Убьешь, полоумная, стой! Погоди!
Ее пальцы — словно капкан. Ульяна нетерпеливо что-то прикрикивает и мчится, заставляя ее задыхаться, пока трещит натруженная кожа стоп, лопаются мозоли.
— Быстрее, недолго длиться будет, не увидишь!
Последний рывок, перескакивая через низенькую плетенку чужого двора, и они замирают на главной улице, пытаются отдышаться.
Людей не так много, столпившиеся стоят поодаль, только одна пышногрудая неповоротливая баба придерживает страдалицу. А та заходится, выворачивается и так отчаянно вопит, словно ее режут по живому. Глаза выпучены и закатываются, изо рта тянется длинная розоватая нить слюны, все зубы заляпаны кровью. На скамье у дома напротив сидит ошалело выпученный мужик, зажимает рукой ухо. Все пальцы, вся шея в крови — долго гадать не приходится, кто с ним это сотворил.
Ульяна удивленно смаргивает, сплевывает наземь вязкую от быстрого бега без передыха слюну.
— Говорила ж, хозяин болотный тому виной. Это вдовушка та, о которой ночью тебе рассказывала.
— Как помочь ей? — Собственный голос становится надтреснутым и ломким, будто в горло ей песка насыпали. Ульяна легко отмахнулась.
— Сейчас наш батюшка придет, молитвы отчитает, крестом господним осенит, полегче ей станет. А ежели нет — отправят в монастырь Костромский, пущай там с нее все греховное гонят.
По узкой тропинке от церкви уже семенил стареющий лысый поп с кривым носом. То и дело он неловко взмахивал рукой, с зажатой в ней библией, когда оступался. Очередной взмах сбил высокие стебли укоренившейся у тропки молодой крапивы, мужчина сдержался. Не разразился сквернословием, но
