Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русский флот, как известно, трудно было удивить уменьем пить. Это считалось традицией. Но удивительно, как милостиво и даже предупредительно относилось начальство к таким алкоголикам, как Ширинский. Он был капитан первого ранга, но никаких военно-морских обязанностей не нес. Тут может быть имело немалое значение, что в экипаже офицеров было много, а боевых единиц только одна: крейсер «Олег»(?). Великаны-красавцы матросы жирели от безделья. Это была ещё более спокойная военная часть, чем кавалергарды, более морская пехота, чем флот (недаром Гвардейский экипаж в 1814 году брал Париж). Службу на яхтах «Штандарт» и «Стрела», также как охрану царских дворцов, никак нельзя было сравнить с боевой службой Балтийского, Черноморского и других экипажей.
Мезенцев рассказывал ещё анекдот, как Ширинский был однажды в гостях у дворцового коменданта, князя Путятина, который тоже славился своей необычайной способностью пить.
Путятин сам пил только водку, но когда бывали гости, подавалось всякое вино. Жена его очень страдала от болезненной страсти мужа и бывала очень недовольна, когда к ним приходили собутыльники мужа. Особенно она боялась посещений таких рекордсменов пьянства, как Ширинский. И вот она решила проучить мужа и его гостя враждебной по отношению к ним демонстрацией. После приятной беседы она предложила им поужинать, чем бог послал, а сама извинилась, что у неё болит голова и ушла спать.
Когда Путятин и его гость вошли в столовую, то увидели, что на столе стоит большая бутыль водки (четверть, т.е. два с половиной литра) и на тарелочке лежит один единственный огурец. Путятин приказал вестовому принести ещё что-нибудь закусить, но оказалось, что все заперто, даже хлеб, а ключи у хозяйки. Друзья переглянулись и решили покориться судьбе… Наутро хозяйка, жена Путятина, торжествуя свою победу, вошла в столовую и увидела, что на столе стоит пустая бутыль водки, а рядом лежит на блюдечке соленый огурец…
Вот таких анекдотов Саша знал очень много и со вкусом мог их рассказывать.
Не лишены бытового интереса и анекдоты про генерала Фан-дер-Флита. За свой мягкий благодушный характер и доброе отношение к подчиненным этот генерал получил прозвище: «командующий санкт-петербургский и ладожский», по аналогии с петербургским митрополитом (церковным генералом), носящим этот титул.
У нас рассказывали про Фан-дер-Флита анекдот, который А.С. Суворин в своих известных «записках» относит к другому сановному лицу.
Фан-дер-Флит собирается на какой-то смотр и надевает свою парадную форму со всеми орденами. Потом смотрится в зеркало и довольный собой спрашивает своего вестового:
«Скажи, дружок, на кого я похож?»
«На льва, ваше высокопревосходительство».
«На льва? А ты разве видал где-нибудь льва? В зоопарке?»
«Никак нет, в.в., на иконе в церкви».
«На какой иконе?»
«На иконе, где изображено, как Господь наш Иисус Христос въезжает в Иерусалим…»
Как известно Господь Иисус Христос въезжал не на льве, а на осле. Вестовой немного перепутал.
Про этого же вестового А. Мезенцев рассказывал, что он чувствовал себя у генерала Фан-дер-Флита ещё более покойно и уютно, чем у Христа за пазухой. Он совсем его не боялся и не уважал его генеральский чин. Однажды Фан-дер-Флит поздно вернулся домой и застал своего вестового спящим, одетым, на его генеральской кровати, прижавшим к груди пустую бутылку. Кругом, конечно, было все загажено. Эта дерзость переполнила чашу терпения блаженного командующего армией, и он послал вестового под арест с препроводительной бумагой, в которой писал, что он просит содержать вестового на гауптвахте строгим арестом, но оказывать ему снисхождение, так как «это добрейший и милейший человек» и, кроме того, надо учесть в его пользу, что валялся он на кровати один и никакой гулящей девицы с собой не положил, что мог бы сделать какой-нибудь другой вестовой в данном случае!!
По-видимому, служба в конной артиллерии действительно располагала к приятию православного святительского чина. Припомним, что известный в дореволюционные годы архиепископ Серафим Чичагов был товарищем по службе Фан-дер-Флита.
Первое время в Павловске, когда у нас появлялась на столе бутылка вина, а появлялась она у нас частенько, мы приглашали «уничтожать зло» и Мезенцевых. Но они всегда отказывались под разными предлогами. Поэтому, естественно, что когда позднее к нам раза два заходил вечерком поручик Перфильев «выпить добрый стакан вина», как он говорил, Мезенцевы при этом не присутствовали.
Странное дело: в этой семье Мезенцевых, о которой, как я писал, все старшее мужское поколение были конно-артиллеристы, а не монахи, на вино смотрели не только косо, а как на какое-то греховное развратное действие, и о вине говорили, как о чем-то очень неприличном. Вообще это была странная семья, очень не современная, не похожая на петербургскую семью «хорошего общества». Люди они были хорошие, но морально-бытовые их установки были крайне отсталые. По своим политическим идеалам они довольствовались программой Кадетской партии, а семейный уклад равнялся, если не на Домострой, то на «Юности честное зерцало».
Бывать в этой семье было тягостно. Что-то было в ней гнетущее, мрачное. Очень попахивало «достоевщиной». Только много лет спустя я узнал некоторые факты, объясняющие мрачный колорит семейного быта Мезенцевых. Но и на моих глазах у них происходило много такого, чего было вполне достаточно, чтобы лишить их спокойного и радостного самочувствия.
У моих товарищей Мезенцевых была сестра Тата, девушка лет восемнадцати. Милая, скромная, но несколько восторженная, увлекающаяся. Братья сказали мне, что она тяжело больна. Пульс все время учащенный, до ста ударов в минуту. Кажется, это была Базедова болезнь. Понятно, что все внимание родных приковано к бедной больной. Они знают, что положение её безнадежно. Дни её сочтены. Да и она это знает. Каждый старался ей угодить, чем только мог. Но девушка угасала. Она умерла в 1915 году. В том же году умер и Миша. По мобилизации он был отправлен в Смоленск в какие-то тыловые артиллерийские склады. Там он заболел менингитом. Нет ничего удивительного, что эти смерти потрясли бедных родителей, и что мать стала заговариваться. Я посетил их весной 1918 года. Саша предупредил меня, чтобы я не обращал внимание на то, что говорит его мать. Я застал родителей за игрой в преферанс. Мария Александровна разговаривала со мной, не прерывая игры:
«Миша всё ещё в Смоленске, но теперь уж скоро приедет домой. Я боюсь за его здоровье. Он такой слабенький. А Тата… где же Тата?! (С
