Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

быть, это так и было бы, если бы впускали больше чистого воздуха, хотя вентиляция там была и неплохая, но все же нельзя было сравнить закрытый зал с улицей, даже и петербургской.

Сделавшись вольноопределяющимся, я ни минуты не сомневался, что я имею право посещать «Скетинг». По-видимому, и военное начальство в этом не сомневалось. Кроме того, никто не стал бы проверять, кто разрешил мне кататься. Правда, на ринге я чувствовал себя вполне уверенно и свободно, а вот вой ти, сесть, чтобы надеть ролики, а потом пройти по проходу до ринга, бывало мучительно из-за обилия всякого начальства, перед которым надо было тянуться. Все же, несмотря на всю сложность военного ритуала, я бывал на «Скетинге» довольно часто.

Из военных постоянными посетителями «Скетинга» были: павлоградский гусар Анненков, ротмистр Родзянко (кавалергард), казак-атаманец Солдатенков, полковник Старицкий – преподаватель Артиллерийской академии. Этот последний проделывал очень сложные фигуры для того, чтобы решать практически различные задачи по физике. Он был специалист по проблеме скорости и движения. Молодежь частенько потешалась над седым полковником, который ни на что не обращал внимания, вертелся на одной ноге или делал крутые виражи перед носом прелестных особ, на которых он ни разу не взглянул.

Встречи с великими князьями нас не пугали. Старые все ездили в автомобилях с императорским вымпелом у левого переднего колеса. Младшие – Кирилл (моряк), Борис (гусар), Андрей (конно-артиллерист), а также Дмитрий Павлович (конногвардеец), правда, много ходили пешком, но не были опасными. Да и мы их хорошо знали в лицо. Страшным был только один: Николай Николаевич – «лукавый», будущий главнокомандующий в войну 1914 года. Он же тогда командовал всеми войсками гвардии и любил прицепиться на улице к любому солдату. Попадало и офицерам. В лагерях, в Красном Селе, когда солдаты замечали на дороге его автомобиль, то прятались в канавы «от греха».

Вскоре после поступления в учебную команду я решил начать готовиться к офицерскому экзамену. По рекомендации одного из наших офицеров я договорился об уроках по математике и основам артиллерийской науки с полковником Птициным, преподавателем офицерской стрелковой школы в Царском Селе. По желанию моего преподавателя он должен был сам приходить ко мне в Павловск два раза в неделю, имея в виду необходимый моцион после учебных занятий. Со свойственной артиллеристам педантичной точностью он определил расстояние от его квартиры в Царском до моего дома в Павловске в три с лишним версты, подсчитал в сколько минут он проходит обыкновенным шагом версту, т.е. 500 саженей, и высчитал время нахождения в пути так аккуратно, что появлялся у меня минута в минуту в назначенный час. Такая пунктуальность была очень в духе русской артиллерии, чего нельзя сказать про кавалерию, а тем более пехоту.

Полковник Птицын имел очень запоминающуюся внешность. Он был так похож на Николая II, что бывало просто неловко смотреть на него. Сходство было не только внешнее (борода, усы, глаза, фигура, рост), но и в жестком выражении лица, и в манере говорить, в жестах, в потрагивании рукой усов и бороды. Совсем не удивительно поэтому, что многие солдаты, встречающие Птицина на шоссе и в Павловске, становились истуканами ему во фронт. Конечно, старые солдаты гвардейских полков Царскосельского и Павловского гарнизонов не ошибались и не принимали Птицына за Николая, зная, что царь один пешком по улицам не бродит, и что он не носит артиллерийский мундир. А молодые солдаты, да ещё всяких вспомогательных частей, они считали, что царь или не царь, а лучше стать ему во фронт: кашу маслом не испортишь.

Действительно, все военнослужащие войск гвардии знали, что Николай никогда не ходит пешком. Проживая в Царском Селе в Александровском Дворце, он гулял только в дворцовом парке, тщательно охраняемом и отгороженном от той его части, куда свободно допускались все желающие. В Ставке, во время войны, он ходил гулять ежедневно по шоссе, тоже сильно охраняемом. Так что встретить его идущим «просто так» было невозможно. Кроме того, у Николая были излюбленные мундиры, которые он постоянно носил, кроме исключительных случаев, когда он надевал какую-нибудь форму, соответствующую данному поводу: например, парад или полковой праздник. Если он приезжал на полковой праздник, то он надевал мундир полка, который посещал. На парадах он чаще всего был в форме Преображенского полка. В домашнем быту он любил носить короткую офицерскую тужурку, как он изображен на известном портрете В. Серова. Последние годы он предпочитал носить форму стрелков императорской фамилии: малиновую шелковую рубаху с погонами, черные шаровары и мягкие высокие сапоги с отворотами.

Думаю, что давно пора мне рассказать о моих товарищах-вольноопределяющихся. Начну с Мезенцевых, Александра и Михаила. Отец их, Александр Петрович Мезенцев, бывший конно-артиллерист, член Государственной Думы 3-го созыва, принадлежал к партии земцев-октябристов. Он был сыном директора Пажеского корпуса, генерал-лейтенанта Мезенцева. Семья была крайне патриархальной, вела замкнутый образ жизни и жила традициями шестидесятых годов. Оба сына с презрительным скептицизмом относились к реакционному царскому правительству.

Саша Мезенцев был уже «старик». Ему было лет двадцать шесть. Он принадлежал к категории «вечных студентов», т.е. таких, которые никак не могли закончить университет, да и не очень к этому стремились. Влюбчив он был до чрезвычайности, но привык скрывать свои страсти, будучи воспитанным в очень строгих правилах. К своей военной службе он относился, как к неприятной необходимости, и почему-то с первого же дня занял резко отрицательную позицию по отношению ко всем офицерам учебной команды. В результате у него и его брата создались с ними очень холодные отношения. Здесь, может быть, сыграло роль то, что семья Мезенцевых была старой конно-артиллерийской семьей, в которой очень осуждалось новое направление, новый тон, усвоенный молодым поколением конно-артиллеристов, лидером которого был Линевич. Надо думать, что Линевич и другие молодые офицеры знали, что их очень не одобряют «старики», в числе которых был и генерал Сергей Петрович Мезенцев[23], брат Александра Петровича. Младший их брат, Борис Петрович был полковник в отставке, тоже конно-артиллерист. Он посвятил свою жизнь поклонению артистке петербургского балета Ураковой. Этот совсем безобидный, тихий, скромный холостяк, человек, далекий от какой-либо политики, погиб в 1918 году на барже в Кронштадте, когда был объявлен красный террор.

По окончании учебной команды и лагерного сбора все мы сдавали экзамен на чин прапорщика. Кроме нас четырех собралось ещё человек двадцать – вольноопределяющихся разных частей. Как и следовало ожидать, эти экзамены явились пустой формальностью. Решающим моментом была топографическая съемка местности на окраине Красного Села. И вот тут Мезенцев, который весь год бузил