Тайна моего двойника - Татьяна Светлова

— А никаких особых примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? — спрашивал комиссар.

А мне хотелось закричать: «У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!»

— Нет. — Кати пожала плечами.

Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее.

— Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? — подсказывал комиссар.

— Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик, и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки… — Кати задумалась, вспоминая. — Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что очень крупные, но это нормально для мужчины…

Очень крупные руки.

Сережа?

Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас» [11]. Джонатан меня не дождался.

У меня отчего-то навернулись на глаза слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась просто одна, физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов — и я чувствовала себя совершенно потерянной.

Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла — не имела права — разделить?

И в которой я так нуждалась теперь…

Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку.

… Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить саму себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе — именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне — помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения…

Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые, плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы…

Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе.

— Как дела? — весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, Кристин добавила:

— Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете себе аппетит. А вам необходимо кушать хорошо.

— Вы, как моя мама, — улыбнулась я ей. — Она у меня тоже медсестра, и тоже всю мою жизнь мне так говорит.

— Вот видите, — улыбнулась Кристин в ответ, — маму надо слушаться.

— Угощайтесь — протянула я коробочку.

— О, спасибо… Я…

Сейчас начнутся церемонии, типа «неприлично принимать от пациентов подарки»…

— Угощайтесь, — требовательно повторила я.

Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет.

— Спасибо, вы очень добры, — сказала она. — Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да?

— Разумеется, — заверила я ее.

Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!

Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет, что будет. Одной мне не справиться — ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих, свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.

Было уже поздно и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.

Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…

Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.

— Ваши конфеты! — крикнула она, задыхаясь.

— Что мои конфеты?

— Отравлены! Вызовите полицию!

И она исчезла в коридоре.

Отравленные конфеты.

Предназначенные мне.

От Джонатана.

Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни. Он просто взял и, без всякого спросу, поучаствовал. В моей жизни и смерти…

Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт, что отравленные конфеты достались не мне!

Бедная медсестра, буду молить Бога, чтобы она выжила…

Я набрала номер комиссара Гренье — уже в который раз за этот день! — и заплакала — уже в который раз за этот день…

Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? Для кого он работает?

Я вспомнила, как профессионально разбирался он в прослушивающих устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли он? Что ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то, значит, вся его любовь была лишь спектаклем?

Видимо, так.

«Я люблю тебя», — сказал он тогда, неделю всего лишь назад, наклонившись моей кроватью. И я поверила.

И зря.

Вот только… Это было сказано так, что нельзя было не поверить. Так нежно. Так проникновенно. Так надрывно, будто слова шли из глубины его сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась…

Но ведь это он принес конфеты?

— Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого, но вместе с ними у меня в палате оказался букет роз, точно такой же, какой он принес мне на прошлой неделе. Поэтому я решила… — отвечала я на вопросы.

Комиссар посмотрел на часы.

— Дневная смена уже закончилась. Придется побеспокоить персонал на дому.

— Алло, — комиссар звонил из ординаторской, куда я потерянно приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том, что меня все предали — Игорь, Джонатан…

— Комиссар Гренье у телефона. Вы сегодня видели кого-нибудь, кто заходил в палату Ольги Самариной, номер 311?

Видя, что ему разрешили курить, я тоже закурила сигарету. Комиссар покивал трубке:

— Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу, — он снова покивал. — Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках были? Да, очень важно. Ну, не заметили, так не заметили. Может, кто-то другой приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра придти в комиссариат к десяти часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи.

Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один.

Комиссар положил трубку и повернулся к нам.

— Пока никто не может с точностью сказать — не обратили внимания. Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты — заметили бы… Кому я еще могу позвонить? — спросил он старшую медсестру.

Та раскрыла записную книжку и указала телефон.

— Необходима ваша помощь… — снова вещал в трубку комиссар. — Высокий англичанин, который часто навещает Ольгу Самарину… Да, с букетом роз. А белой коробочки с конфетами у него не было в руках? Вот как? А почему вы так уверены? Понятно. А никого другого вы с такой коробочкой не видели? Ну а, допустим, если бы он держал коробочку под мышкой — вы могли бы заметить? Да, я представляю. Завтра зайдите в комиссариат для дачи показаний. Спасибо. Спокойной ночи.

— Значит, — комиссар развернулся ко мне, — пока у нас есть вот что: одна из медсестер видела Джонатана ровно в тот момент, когда он открывал дверь твоей палаты. Она так и запомнила сцену: одна рука с розами, а другая — на ручке двери. Конфет у него не было.

Радость вспыхнула во мне. Не он! Он не хотел меня отравить! Спасибо, Джонатан, что это оказался не ты…