Дальний поход - Андрей Посняков

– А чего долго глядеть-то? – поднимаясь, отец Амвросий расслабленно кивнул вдаль. – Вон немец бежит!

– Скорей, ковыляет… – Иван помахал рукой. – Эй, эй, Ганс! Мы здесь!

Вскоре счастливо спасшийся Штраубе уже обнимался со всеми по очереди:

– Ведь едва не утоп, господа мои! Так ноги свело – думал, капут. В струю какую-то попал, в течение – на берег и вынесло.

– Так, может, еще кого?

– Да покуда никого, кроме вас, не видал, клянусь святой Бригитой!

– Что с ногой? – озабоченно поинтересовался священник.

Немец презрительно отмахнулся:

– Так, потянул малость.

– Говоришь, больше никого на берегу и не видал? – погладив на виске шрам, атаман недоверчиво покачал головою.

– Да, сказать по правде, особенно-то не присматривался, – усевшись на плоский камень, Штраубе вытянул ногу и, глянув на Маюни, попросил: – А ну-ко, дерни!

– Давай я лучше! – гулко засмеялся Михейко Ослоп. – Посейчас вот, портки токмо выжму, и дерну!

– Нет уж, – наемник отрицательно покрутил головой и хмыкнул. – Ты, Михаэль, мне еще и ногу невзначай оторвешь! Пусть уж лучше остяк.

– Он же слабосильный!

– Зато лекарь – добрый.

Пока Маюни занимался ногой немца, остальные, разбившись на две группы, разошлись по берегу – одни (с атаманом) – налево, другие (теми командовал Сиверов) – направо, туда, откуда только что приковылял Ганс. Команда атамана прошлась просто так, а вот Сиверову повезло куда больше – на отмели, у камней, обнаружили несколько тел, точнее говоря – четыре, из которых два оказались трупами, а вот трое – Семенко Волк, атаманов оруженосец Яким и молодой Короедов Семка – подавали признаки жизни, Семка даже заулыбался обрадованно, завидев своих.

Пробормотал:

– Другуи-и-и…

И свалился в беспамятство, придя в себя лишь ближе к вечеру, стараниями остяка Маюни. К этому времени ватажники уже разложили костер, разбили шалаши, да после безуспешных поисков помянули погибших, после чего собрались на небольшой совет по поводу того, что делать дальше – какой дорогой возвращаться в острог. Или идти вдоль берега, на севере, или – тайгою, как шли когда-то тот же Афоня да колдун Енко. Тайгою удобнее – прокормиться легче, дичи полно, впрочем, на побережье можно было ловить рыбу. И еще возник вопрос об обещанной дружественно настроенному колдуну помощи.

– Ты, Енко, скажи – до оберегов твоих идти далеко ли?

– День пути на восход солнца, – не задумываясь ответил сир-тя.

– Тогда все вместе пойдем. – Егоров покивал головой. – Проводим тебя, а потом повернем к морю. Ты что подпрыгиваешь, Семен? Сказать что-то хочешь?

– Хочу, атаман. – Бледный, еще не до конца оправившийся от всех случившихся напастей казак Семенко Волк поднялся с камня. – Про берег сказать хочу, про тот, куда нас прибило. Думаю, течением тем и что другое со струга вынести может, что в лодку не влезло – оружие какое, припасы, да всякое, что в дальнем пути пригодиться может. Глянуть бы, атамане!

– Глянем, – заверил Иван. – Завтра с утра раненько и поглядим, а посейчас – спать всем приказываю. Больно уж утомились.

– А в караул, господине, кому? – поинтересовался опытный Чугреев.

Атаман погладил шрам:

– Поначалу сам постою, а потом…

– Потом я могу, господине, – тотчас же вызвался верный оруженосец Яким.

Ватажники посмотрели на него с удивлением – слишком уж много слов сказал сейчас этот всегда молчаливый парень. Видя всеобщее внимание, Яким потупился, застеснялся, и Иван добродушно хлопнул его по плечу:

– Благодарствую, Якиме, что вызвался. Разбужу!

Светлая золотисто-сияющая ночь, озаряемая призрачным светом двух солнц, прошла спокойно, никто на казаков не напал, никакое зверье рядом в кустах не рычало, даже не били крылами шумные ночные птицы, лишь ближе к утру, выискивая добычу, закричали надрывно бакланы.

Проснувшись, ватажники дохлебали вчерашнюю жирную ушицу, за ночь превратившуюся в холодец, а затем, оставив в лагере сторожей и отсыпавшегося Якима, отправились вдоль по бережку к тому месту, куда выходило мощное морское течение. И впрямь, тут и там меж камней валялись какие-то обломки, выделанные оленьи шкуры, мешки…

– Опа! Вяленая рыбка! – развязав один из мешков, радостно воскликнул Чугреев. – Берем?

Иван махнул рукой:

– В дороге сгодится, берем. Тем более она ничего почти и не весит.

– А у меня – кафтан да рубаха! – похвалился Семенко Волк. – Никто своей одежонки не признает?

– Не… Это, кажись, кого-то из погибших… царствие им небесное!

Молодой Сема Короед зря не орал, но все вокруг просматривал с надлежащим тщанием, а вдруг что-то ему лично сгодится? От сапог он бы не отказался, тем более от оленьей куртки… а вдруг и какой, с рукояткой из кости резной, ножик цены немалой?

Напрасно шарил глазами Семка, ничего подходящего не попадалось… хотя… вот… нет, просто гнутая палка какая-то… тьфу!

– Не палка это, Сема, а штевень! – поучительно хмыкнул идущий позади Костька Сиверов. – Почитай, главная часть струга… Хотя, да – больше от нее толку нету.

Разочарованно отпихнув обломок ногой, Короед зашагал себе дальше, за ним – Сиверов, а за тем… за тем неспешно шагал Енко Малныче. Просто так, прогуливался… пока не почувствовал вдруг у себя под ногами, в траве, остатки какой-то злобной силы!

Остановившись, колдун напряженно нагнулся… Сила чужого колдовства исходила от гнутой корабельной палки, которую кормщик Сиверов только что обозвал штевнем. Наступив на него, Енко скривил губы в едва заметной улыбке и быстро прочитал заклинание, чувствуя, как растекается, погибает под его стопой чей-то злобный наговор. Чей-то? Колдун точно знал – чей. Непонятно, зачем Митаюки-нэ понадобилось заговорить струг от дороги домой, обречь на гибель? Ведь все вчерашнее рысканье, подводный камень, крушение – не просто так сами собой появились. Теперь-то уж это ясно, не ясно правда, зачем… хотя, если порассуждать… женщины – даже колдуньи – вовсе не так умны, как им почему-то кажется.

Енко Малныче ухмыльнулся и спокойно зашагал дальше. Он вовсе не собирался выдавать Митаюки-нэ казакам, и дело здесь было не в том, поверят они ему или нет. Просто юная ведьмочка из глухой деревни могла еще понадобиться, пригодиться. А вдруг?

Вот и не выдал Митаюку-нэ Енко, даже и не подумал об этом, естественно, и о наложенном на струг заклятье не рассказал – зачем? Пусть казаки думают – мол, не повезло, в море случается всякое.

Тщательно прочесав берег и отдохнув еще денек да ночку, ватажники отправились наконец в путь – для начала выполнить обещание, данное атаманом колдуну Енке, Генриху, как его упорно именовал рыжий наемник Ганс.

Редкий поначалу лес быстро сменился настоящими зарослями – узкая охотничья тропа, по которой шли путники, то и дело прерывалась оврагами и буреломом, а пару раз казаки едва не угодили в болото, хорошо, идущий впереди опытный Чугреев вовремя заметил трясину. Обернулся:

– Слеги надобно вырубать, атамане!

И вдруг слева от трясины, в кустах, кто-то завозился, заклекотал, зашипел, словно огромная змеюга…

– Поберегись! – выхватив саблю, предупредил Иван. – А ну, как прыгнет?!

Михейко Ослоп, довольно сопя, поднял заново вырубленную дубину. – Ящер, поди! Ну, посейчас я его оглоушу!

– Не надо дубиной, любезный! – подойдя сзади, Енко Малныче спокойно побарабанил пальцами бугаинушке по плечу. – Это не коварный волчатник и не злобный дракон, это мой верный конь Ноляко! Наконец-то объявился, бродяга! Ну, иди ж сюда…

Выскочив из кустов, пегий шлемоголов радостно запрыгал вокруг хозяина.

– Ишь, зверюжина! – посмеиваясь, дивились казаки. – Ух, хороняка, сыскалась, не сгинула!

– Да что ей, с этакой-то башкой, будет-то?

Первый оберег Енко Малныче обнаружил довольно быстро – в буреломном, с сильным запахом гари, урочище – и так же быстро с ним справился – один, без чьей-либо помощи, да и что тут было справляться-то – снятая с лягушки кожа давно усохла, съежилась, видать, совсем позабыли про нее колдуны, давно не обновляли заклятье, не капали свежую кровь.

Обойдя урочище, путники споро двинулись дальше: впереди, довольно урча, бежал, то и дело ныряя в кусты, шлемоголов Ноляко, за ним двигался колдун с казаками, замыкал шествие Маюни, давно уже ощущавший что-то нехорошее – слишком уж все пока проходило гладко. А так быть не могло! Что же это, колдуны свои земли от чужаков защитить не удосужились?

Узкая тропа вскоре расширилась, стало гораздо теплее, взметнулись к небу огромные, в три человеческих роста, папоротники, деревья опутали лианы, местами продираться вперед приходилось с большим трудом – казаки саблями прорубали дорогу. Чем дальше углублялись путники в чащу, тем более ухоженной выглядела тропа, видно было, что ею пользовались, и довольно часто – меж деревьями то тут, то там виднелись остатки кострищ, кое-где к толстым стволам были приделаны туеса из коры – в них стекала роса, напоенная утренней прохладой – приятно было напиться!