Неизвестный Леонардо - Джан Вико Мельци д'Эрил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О необходимости «расставить все по порядку на своих местах» он дважды упоминал в Лестерском кодексе[177] и приносил читателю извинения за «перескакивание с предмета на предмет»[178].
Не стоит также забывать и о языковой особенности текстов Леонардо, который не читал на латыни до 1487 года, когда решил изучить ее самостоятельно. Но полностью языком он так и не овладел, поэтому разобраться в интересовавшем его материале ему было сложно из-за незнания терминологии. В то же время Леонардо вставлял в свои работы отдельные отрывки из приобретенных, одолженных или найденных в библиотеках книг.
Хронологическое исследование рукописей становится крайне затруднительным, так как для датирования отдельных записей приходится проводить сопоставление с редкими указаниями на внешние события, разными видами использованной бумаги и способа ее изготовления, обращать внимание на тип перьев, чернил и другие письменные принадлежности. К тому же такой анализ дополняется исследованием многочисленных пятен, надорванных страниц, загибов и других всевозможных следов, оставленных на протяжении веков коллекционерами.
Рисунки, относящиеся к научным исследованиям, и чертежи Леонардо несут печать своеобразия по сравнению с графическими изображениями, принятыми в пятнадцатом и шестнадцатом веках, потому что лишь отчасти являются «наглядными» приложениями. Как правило, они являются настоящими произведениями искусства, высочайшими образцами графики. Леонардо чаще других художников пользовался записными книжками, тетрадями, сшитыми листами, которые сегодня мы называем блокнотами, для записей и набросков по горячим следам своих впечатлений и мыслей, возникавших у него в голове, чтобы потом переписать их, обработать и отшлифовать, пока они не станут отвечать его требованиям, что получалось у него далеко не всегда. В Книге о живописи он советовал начинающим художникам придерживаться этих правил, позволяющих запечатлеть выражения лиц прохожих, встреченных на улицах города, и запомнить зарождающийся художественный образ, который иначе легко может затеряться в памяти. Ученик всегда должен иметь при себе лист бумаги, чтобы набросать эскиз или записать мысли:
И зарисовать их, как они появились, короткими штрихами в твоей маленькой книжке, которую ты должен всегда носить с собой… так как такие вещи нельзя отбрасывать, а наоборот, бережно хранить, потому что они являются бесконечными формами проявления вещей, которые память неспособна сохранить[179].
Леонардо опережал всех своих современников как в науке, так и в искусстве. И никогда не забывал, что наука обязана поддерживать искусство, но не подминать его суть и дух. В Леонардо удивительным образом переплеталась любовь к искусству с увлечением наукой, их связь для него стала неразрывной: чтобы изучать и постигать природу, необходимо обладать художественными способностями для ее отображения; таким же образом его знания в оптике, анатомии, геологии и гидрологии помогали ему в художественном творчестве. В работе в той и другой областях да Винчи, кажется, больше занимал сам процесс исследования, чем его конечный результат. Поэтому многие картины и научные поиски остались незавершенными. К тому же, если с наступлением XVII века достижения ученых приобретали известность после публикаций книг, статей и их обсуждений, то в эпоху Возрождения дело обстояло совсем иначе. Леонардо работал в одиночку и не издал ни одного своего труда; воззрение на науку как на совместный труд и итог тесного сотрудничества в его время еще не сложилось. Он не держал свои кодексы взаперти, но мог показать их только близким знакомым; он не утаивал от них свои исследования, наоборот, любил рассказывать о них, но среди его окружения было мало ученых, сведущих в интересующих его областях, и никто, вероятно, не понимал широты и глубины его поисков.
Если бы Леонардо опубликовал свои труды и поделился результатами его исследований, то его влияние на развитие западноевропейской мысли стало бы таким же глубоким и, возможно, более широким, чем влияние, оказанное его искусством. Но этого не случилось, так как все открытия и прозрения Леонардо веками пролежали под спудом в его тетрадях.
Примерно через три века после Леонардо Карл Фридрих Гаусс (1777–1855), блестящий немецкий математик, физик и астроном, отдал в печать лишь незначительную часть написанных им работ, лишив научный мир возможности ознакомиться со всеми его открытиями. А французский математик Адриен Мари Лежандр (1752–1833), опубликовавший в 1806 году работу о методе наименьших квадратов (математический подход для оценки параметров моделей на основании экспериментальных данных), страшно возмутился, когда Гаусс заявил, что открыл его несколькими годами ранее, примерно в 1794 году. Правдивость утверждения Гаусса имеет свои доказательства, но, если он желал добиться признания авторства этого метода, ему следовало вовремя сообщить о своем открытии.
Совсем иначе поступал швейцарец Леонард Эйлер (1707–1783), писавший в основном на латыни, который опубликовал огромное количество своих работ: полное собрание его сочинений, пока еще незаконченное, включает в себя двадцать девять томов по математике, тридцать один том по механике и астрономии, тринадцать по физике и восемь томов переписки.
Ну, а Исаак Ньютон (1642–1727) был полностью погружен в изучение теологии и алхимии, когда в 1684 году к нему обратился за помощью астроном Эдмунд Галлей (1656–1742), стремившийся вычислить орбиту планеты, притягиваемой солнцем с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния до планеты. «Это эллипс, который я высчитал четыре года назад», – сразу же ответил Ньютон, после чего Галлей уговорил Ньютона передать свои расчеты для публикации. Что Ньютон и сделал, прислав Галлею рукопись на девяти страницах, которая стала ядром величайшего научного труда: Математические начала натуральной философии, опубликованного в 1687 году в количестве нескольких сот экземпляров за счет Галлея. Так появилась книга, которой предстояло изменить мир. Альберт Эйнштейн (1879–1955) в своей автобиографии 1949 года извинялся за то, что отчасти противоречил тому, что утверждалось в «Началах» Ньютона:
Прости меня, Ньютон; ты нашел тот единственный путь, который в свое время был возможен для человека наивысшего ума и творческой силы. Понятия, высказанные тобой, и сейчас еще остаются движущей силой в физическом мышлении, даже если теперь мы уже знаем, что их должны будут заменить другие понятия, более удаленные от сферы непосредственного опыта.
Однако Леонардо не успел добиться своей цели, и вплоть до
