Ужас по средам - Тереза Дрисколл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, я запрещаю тебе так поступать. Мы ведь уже говорили на эту тему. У тебя еще все впереди. Вся жизнь. У тебя есть друзья, родители, тебя все любят…
Заметив меня, Алекс гримасой дал понять, что попал в переделку. Я приподняла брови, безмолвно спрашивая, чем могу помочь. Он помотал головой и продолжил успокаивать невидимую собеседницу.
Я ушла на кухню и стала слушать разговор оттуда. Меня встревожило то, что, судя по репликам Алекса, его собеседница была в отчаянии, возможно, на грани самоубийства. Алекс проявлял бездну терпения и такта, ласково уговаривая ее пообщаться с кем-нибудь, обратиться за профессиональной помощью. Он постоянно напоминал ей, что «жизнь стоит того, чтобы жить». Снова и снова повторял, что все будет хорошо, что надо только смотреть вперед, а не оглядываться все время назад.
Разговор затягивался, я тоже ходила туда-сюда по кухне, чувствуя, как меня охватывает тревога. Однако тревожилась я не только за неизвестную мне девушку, которая почему-то звонит Алексу, находясь явно в пограничном душевном состоянии, что само по себе странно; меня напрягал тон, которым говорил с ней Алекс. Слишком уж он был ласковым, на грани интимности.
Завершив наконец беседу, Алекс пришел на кухню. Выглядел он измученным.
– Что это было, Алекс?
– Одна из моих учениц-подростков переживает тяжелый внутренний кризис. Совсем с катушек съехала. Я уже давно подозревал, что она себя режет. У нее на руках шрамы – их видно, когда она играет. Но я и не подозревал, что у нее проблемы дома, а тут имел глупость спросить. Ну и понеслось.
Я была поражена. Почему я впервые слышу о том, что у него есть проблемная ученица?
– Что за ученица?
– Ты ее не знаешь. Приходит по вторникам, утром. Ей пятнадцать.
– Что, одна приходит?
– Да, одна.
– А как же твое «правило компаньонки» – если нет родителей, то присутствую я?
– Это для младших. И только в тех случаях, когда родители беспокоятся. А этой уже пятнадцать, Дженни. Она почти взрослая. Ей не нужна компаньонка. Точнее, я бы сказал, ей нужен хороший друг. Судя по ее словам, родители у нее – хуже не придумаешь.
Я не верила своим ушам.
– Алекс, ты спятил?! Тебе самому нужен присмотр! Подумай только – девчонке пятнадцать лет, она режет себе руки и думает о самоубийстве. Немедленно звони ее родителям. Или в службу психологической помощи, или еще куда-нибудь! Не пускай это дело на самотек.
– Все уже под контролем. Она сейчас беседует с матерью. И с психикой у нее все в порядке, просто она чувствует себя несчастной.
– Ты поэтому так ворковал с ней по телефону?
– Ничего я не ворковал, Дженни. Просто проявлял заботу, – сказал он изменившимся голосом и поглядел на меня так, словно хотел добавить, что у меня нет сердца. – А как я, по-твоему, должен был себя вести? Сказать ей «отвали, иди режь себе вены»?
Я принялась расхаживать по кухне, пытаясь собраться с мыслями. Я и так расстроилась, а тут еще Алекс пытается выставить меня виноватой.
– Она что, пугала тебя самоубийством? Грозила наложить на себя руки? Ну тогда тем более надо звонить ее родителям, в социальную службу или хотя бы лечащему врачу. Есть же какие-то правила поведения в таких случаях?
– Есть, конечно. Я и сам думал этим заняться. Но я же тебе говорю, сейчас с ней ее мать. Она заметила, что дочь рыдает в трубку. Так что теперь бедняжка под присмотром. Обещала все рассказать матери. Та ей поможет.
– А если не расскажет? Что, если она все придумала? Что, если она сделает сейчас с собой что-нибудь страшное, а твой номер – последний набранный в ее телефоне?
– Да ничего страшного не случится. Просто молоденькая девушка слегка поддалась эмоциям. К тому же сейчас с ней мать. Я беспокоился, пока она была одна, а теперь с ней все будет в порядке. Так что не драматизируй…
– Что?! Я? Драматизирую? Господи, Алекс…
И тут мы разругались в пух и прах. За все время, что мы прожили вместе, у нас никогда таких скандалов не было. Он обвинял меня в бессердечии, а я орала в ответ, что он наивный и безответственный. В конце концов он согласился позвонить матери девочки и удостовериться, что та действительно в курсе происходящего. Я слышала обращенные к ней слова и немного успокоилась.
Позже мне придется во всех деталях пересказать полиции и тот эпизод, и нашу последующую ссору. Та пятнадцатилетняя ученица окажется первой несовершеннолетней, которую Алекс соблазнил, а затем бросил, причем я не имела об этом ни малейшего понятия. Мать девочки ничего не знала о травме, которую получила ее дочь. В тот день, когда мы с Алексом поссорились, женщина была на работе и ни с кем по телефону не разговаривала. То есть он просто сделал вид, что позвонил ей.
А я, до смерти напуганная и обозленная, ничего не заметила. В моих глазах Алекс вел себя ужасно глупо. Меня беспокоило, что девочка могла и впрямь втрескаться в него по уши, учинить какую-нибудь глупость и посадить на его репутацию такое пятно, от которого он всю жизнь не отмоется. Я боялась, что, послужив неуравновешенной юной особе жилеткой, он дал ей повод надеяться на развитие отношений, а когда этого не случится, девица обвинит его во всех смертных грехах, а то и, чего доброго, покончит с собой.
И я в недвусмысленных выражениях потребовала от него, чтобы он перестал давать ей уроки.
Алекс тут же согласился и обещал впредь быть осторожнее. Позже я испытала унижение, осознав степень своей доверчивости. Но тот эпизод стал лишь маленькой каплей в море стопроцентной надежности Алекса, его здравомыслия, верности и, главное, любви ко мне. У меня не было никаких причин подозревать его в нечестной игре, и никогда, даже в самых диких фантазиях, я не смогла бы заподозрить, что он будет изменять мне с малолетками.
Когда потом я вспоминала ту сцену и во всех подробностях описывала ее полиции, то чувствовала себя идиоткой. Но тот случай и в самом деле был единственным темным облачком на безмятежном небосклоне наших с Алексом отношений. К тому же он сумел так преподнести нашу размолвку, что в конце концов виноватой ощутила себя я – за свою черствость.
Правда же состояла в том – знаю, это прозвучит безумно, – что
