Из смерти в жизнь - Олаф Степлдон

стали орудиями новой угрозы. Едва они постигли необходимость дисциплины и мирового плана, как стали забывать об их назначении. О нем забыли многие, но не все. Святая, убитая в городе, и тысячи других скромных мужчин и женщин, разбросанных по всему миру, помнили.

Пока дух человеческий всматривался в свое предназначение, плоть его терзалась мощными конвульсиями войны. Ему приходилось не легче, чем человеку, когда тот в горячечном бреду сознает, что его спасет лишь холодная голова, и великим усилием заставляет себя обдумывать и точно исполнять лечение.

Воюющие народы теперь напрягали последние силы – одна сторона, чтобы оттянуть гибель, другая – чтобы завоевать скорую и решительную победу. Огромные флотилии несли громадные армии к вражеским берегам. Громадные воздушные флоты уничтожали город за городом. Грохочущие машины и орудия сталкивались на лугах и сожженных нивах, над пожарищами деревень. Отступающий враг взрывался, горел, страдал. Повсюду малые члены его тела принимали дисциплину и опасности, терпели боль, увечья, смерть в простой надеже, что их жертва спасет других и приведет к более счастливому миру. Их хрупкую плоть терзали и калечили бездушные снаряды и дьявольски-изобретательная жестокость собратьев-смертных. Людей подвергали научно-обоснованным пыткам или просто уничтожали тысячами, как уничтожают паразитов – самым дешевым из доступных способов. А другие, свободные граждане и борцы, тонули в море, рушились с неба, гибли под развалинами домов, сгорали, оставляя после себя головешки обугленной плоти и почерневших костей.

Эту телесную агонию претерпевал и сам дух человеческий, ведь их плоть была его плотью. И душевные муки гибели не были чужды ему, ведь он пребывал в каждом из них. Но, при всех этих бедствиях и вопреки им, он все яснее различал правду о себе.

– Как удивительна и тонка, – говорил он себе, страдая, – взаимосвязь между этими малыми созданиями и мною. Если они не подчиняются полностью моей воле, меня разрывают внутренние противоречия; однако же, если эти клетки моего тела отринут свои личности и станут простыми клетками, простыми шестеренками, бездуховными частицами, целиком послушными бездушной организации целого, я сам, мое истинное «я», кану в ничто. Ведь я существую только как единство духа во всех и каждом из моих членов. Мне осталась одна надежда: они по собственной, свободной воле, а не по принуждению подчинят себя общему благу и Духу. Но ведь и этого недостаточно. Обуздывая себя, они должны еще и сохранить бескомпромиссную верность собственной индивидуальности и уникальности.

Дух человеческий видел, что в этом и состоит теперь его дело. Он должен точнее вдохновлять свои члены. Бесполезно было бы пробуждать в них смутную верность Духу. Он должен открыто объявить, чего требует от них Дух в данный момент истории.

И вот он принялся очищать свои мысли и прояснять вдохновение человечества – прямо здесь, на пороге лихорадки. В то самое время, когда наиболее социально умудренные люди принялись наконец исполнять его прежние предначертания, закаливать волю к общественной дисциплине и всемирному планированию будущего, ему пришлось отыскать в себе силы, чтобы пробудить в наиболее духовно чутких новую нежность к ближнему, к искренним душевным движениям. Многим людям, как прежде и ему самому, чудилось, что эти тенденции противоречат друг другу, на деле же они были необходимыми половинами целого.

И потому дух человеческий провозглашал свое новое послание в сердцах истерзанных войной людей всех стран.

– Вспомните великого пророка Любви, – говорил он. – Вы понемногу начали перерастать границы его учения, но одновременно забыли истину. Бесспорно, он внушал вам сомнительные догмы, заявляя, что человек бессмертен и что Бог – его любящий отец: идея, совершенно непостижимая для человека. Но в то же время он помог иным из вас увидеть, что все люди – части друг друга, что лишь в деятельной любви к ближнему, к товарищу – спасение человека. А потому будьте нежны – о, всегда нежны к отдельному человеческому существу. Вам придется планировать, потому что ваш мир в беспорядке. Вам придется управлять, в нынешней крайности вам не приходится даже чураться применения бомб, танков и пулеметов, поскольку иные из врагов Духа очень сильны и слишком извращены, чтобы прислушаться к иным средствам убеждения. И порой вы, обладая силой, чувствуете, что не применить ее в полной мере – предательство. Но пусть ваша твердость пребудет в вечном браке с нежностью. Даже повергнутый, но все еще опасный враг – человек и сломанное орудие Духа. И маленький безымянный человек, работающий на заводе и возвращающийся домой измученным и безрадостным, имеет право на бесконечную нежность даже тогда, когда по глупости или из слепого самолюбия сопротивляется вашим благодетельным планам. И пусть все правители огненными буквами выжгут у себя в памяти, что если их планы не дадут безымянному человеку крылья и свободу их использовать, планы эти напрасны.

Миллионы за миллионами смутно отзывались новому вдохновению. Люди, подавленные большими и малыми, злобными и благонамеренными тираниями, как никогда жаждали свободы. Их смертельно измучили дисциплина, приказы, структуры, номера и правила. Они желали одного – покончить с войной, вернуться к мирной жизни, к хорошей работе, тратить деньги на удовольствия. Те, кто обладал властью денег, еще сильнее мечтали о свободе от тех ограничений, которых требует поиск самого себя. И эта огромная жажда свободы только здесь и сейчас оборачивалась желанием свободно служить Духу в единстве индивидуальностей, в целом же то было желание наслаждаться жизнью, ни за кого не отвечая.

Большинство людей охотно принимало смутные послания духа. Их ждали и люди доброй воли, и те, кто желал вернуть свои прежние неограниченные свободы. Эти последние перекраивали новое писание под собственные цели. Тогда люди, верные духу и требующие плана, осудили жажду свободы как уловку врагов общества. И очень немногие приветствовали жажду свободы как апофеоз их личного евангелия.

И в который раз дух не сумел вдохновить людей – отчасти, быть может, из-за слабости и недомыслия новых пророков, но больше из-за непреодолимого сопротивления тех общественных сил, которые неумолимо перемалывали человечество, выстраивая из него жестокий безжизненный муравейник.

Конец войны

Звонили победные колокола. Трубили трубы и развевались флаги. Войска проходили парадами по всем городам. Толпа ликовала. Люди приветствовали блестящее, но призрачное будущее. Прошлое осталось лишь болью в памяти. Никто, кроме калек и сирот, не хотел о нем вспоминать.

Колокола сообщали о победе, о мире, о том, что черная полоса жизни миновала, о возвращении на гражданку, о приближении чертовски хороших времен и о торжестве Духа (так говорили победители) над силами зла, едва не завоевавшими планету.

Но дух человеческий не слишком ликовал, ведь вслед за одной доблестно отраженной угрозой надвигалась новая. Один кризис отступил, но болезнь не